Испанская война стала для Оруэлла, как  и для всех прошедших через это

испытание, кульминацией жизни и проверкой идей. Не каждый выдерживал  такую

проверку:  некоторые  сломались, как Джон Дос Пассос, принявшийся каяться в

былом радикализме, другие предпочли вспоминать те непростые годы выборочно,

чтобы не пострадал окружавший их романтический ореол. С Оруэллом получилось

по-другому.  В  Испанию  он  отправился,   потому  что  стоял  на  позициях

демократического социализма. Как солдат он честно выполнил свой долг, ни на

минуту не усомнившись в том,  что  решение  сражаться  за  Республику  было

единственно  правильным.  Однако  реальность,  представшая ему на испанских

фронтах, была травмирующей. След этой травмы протянется через все, что было

написано Оруэллом после Испании.

     Из воевавших за Республику  писателей  он  первым сказал об этой войне

горькую правду. Он был  убежден,  что  Республика  потерпела  поражение  не

только  из-за  военного превосходства франкистов, поддерживаемых Гитлером и

Муссолини, -- идейная нетерпимость, чистки и расправы над теми сторонниками

Республики, кто имел  смелость  отстаивать независимые политические мнения,

нанесли великому делу непоправимый урон. С этими мыслями Оруэлла невозможно

спорить. За ними стоит опыт слишком реальный и жестокий.

     Другое  дело,  что  формулировались  эти  мысли   человеком,   который

находился   в  состоянии,  близком  к  шоку.  И  оттого  в  них  есть  своя

тенденциозность. Она  чувствуется  уже  в  том,  что  высший  смысл войны в

Испании, ставшей прологом мировой антифашистской войны,  у  Оруэлла  как-то

теряется,   отходит   на  второй  план,  оказывается  заслоненным  горькими

фронтовыми буднями --  бессмысленной  гибелью  тысяч солдат, которым давали

заведомо невыполнимые задания, маниакальной  подозрительностью,  самосудами

или  расстрелами  без  суда.  О  той  же  пристрастности  Оруэлла говорит и

собственная его  подозрительность  относительно  роли,  которую в испанских

событиях играл Советский Союз, будто бы старавшийся не  допустить  подлинно

народной  революции,  сдержать  и  обуздать  слишком  высоко  взметнувшуюся

демократическую  волну.  Бесконечно далекий от троцкистов, Оруэлл здесь, по

сути, повторял их утверждения, странно звучащие в его устах.

     В частностях  он,  очевидно,  несправедлив,  и  нет  нужды всерьез его

опровергать.  А  сам  итог  испанской  главы  его  биографии  поучителен  и

по-своему  закономерен.  Оруэлл  отправился  в   Испанию   как   убежденный

социалист,  не  вняв  предостережениям  тех,  кто  наподобие  американского

писателя  Генри  Миллера  советовал  ему остаться в стороне и не подвергать

себя риску слишком болезненного разочарования.  Когда через полтора года, в

июне 1937-го, он, сумев избежать  более  чем  вероятного  ареста,  вернулся

домой  долечивать горловое ранение, позиции его остались прежними.