Пророча гибель... И погибнуть весь

         Израиль обречен был; отовсюду

         Сведенный светлым праздником пасхальным

         В Ерусалим, народ был разом предан

         На истребленье мстительному Риму.

         И все истреблены: убийством, гладом,

         В когтях зверей, прибитые к крестам,

         В цепях, в изгнанье, в рабстве на чужбине.

         Погиб господний град — и от созданья

         Мир не видал погибели подобной.

         О, страшно он боролся с смертным часом!

         Когда в него, все стены проломив,

         Ворвался враг и бросился на храм, —

         Народ, в его толпу, из-за ограды

         Исторгшись, врезался и, с ней сцепившись.

         Вслед за собой ее вовлек в средину

         Ограды. Бой ужасный, грудь на грудь,

         Тут качался; и, наконец, спасаясь,

         Вкруг скинии, во внутренней ограде

         Столпились мы, отчаянный, последний

         Израиля остаток... Тут увидел

         Я несказанное: под святотатной

         Рукою скиния открылась, стало

         Нам видимо невиданное оку

         Дотоль — ковчег завета... В этот миг

         Храм запылал, и в скинию пожар

         Ворвался... Мы, весь гибнущий Израиль,

         И с нами нас губящий враг в единый

         Слилися крик, одни завыв от горя,

          А те заликовав от торжества

         Победы... Вся гора слилася в пламя,

         И посреди его, как длинный, гору

         Обвивший змей, чернело войско Рима.

         И в этот миг все для меня исчезло.

         Раздавленный обрушившимся храмом,

         Я пал, почувствовав, как череп мой

         И кости все мои вдруг сокрушились.

         Беспамятство мной овладело... Долго ль

         Продлилося оно — не знаю. Я

         Пришел в себя, пробившись сквозь какой-то

         Невыразимый сон, в котором все

         В одно смешалося страданье. Боль

         От раздробленья всех костей, и бремя

         Меня давивших камней, и дыханья

         Запертого тоска, и жар болезни,

         И нестерпимая работа жизни,

         Развалины разрушенного тела

         Восстановляющей при страшной муке

         И голода и жажды — это все

         Я совокупно вытерпел в каком-то

         Смятенном, судорожном сне, без мысли,

         Без памяти и без забвенья, с чувством

         Неконченного бытия, которым,

         Как тяжкой грезой, вся душа

         Была задавлена и трепетала

         Всем трепетом отчаянным, какой

         Насквозь пронзает заживо зарытых

         В могилу.