Мне выразилось вдруг в остове этом

         Погибшего Ерусалима: там

         На камне камня не осталось; там

         Мое минувшее исчезло все;

         Все, жившее со мной, убито; там

         Ничто уж для меня не оживет

         И не родится; жизнь моя вся будет,

         Как этот мертвый труп Ерусалима,

         И жизнь без смерти. Я в бешенстве завыл

         И бешеное произнес на все

         Проклятие. Без отзыва мой голос

         Раздался глухо над громадой камней,

         И все утихло... В этот миг звезда

         Вечерняя над высотой Голгофы

         Взошла на небо... и невольно,

         Сколь мой ни бешенствовал дух, в ее

         Сиянье тайную отрады каплю

         Я смертоносным питием хулы

         И проклинанья выпил; но была то

         Лишь тень промчавшегося быстро мига.

         Что с одного я испытал мгновенья?

         О, как я плакал, как вопил, как дико

         Роптал, как злобствовал, как проклинал,

         Как ненавидел жизнь, как страстно

         Невнемлющую смерть любил? С двойным

         Отчаяньем и бешенством слова

         Страдальца Иова я повторял:

         "Да будет проклят день, когда сказали:

         Родился человек; и проклята

         Да будет ночь, когда мой первый крик

         Послышался; да звезды ей не светят,

         Да не взойдет ей день, ей, незапершей

         Меня родившую утробу!" А когда я

         Вспоминал слова его печали

         О том, сколь малодневен человек:

         "Как облако уходит он, как цвет

         Долинный вянет он, и место, где

         Он прежде цвел, не узнает его",—

         О! этой жалобе я с горьким плачем

         Завидовал... Передо мною все

         Рождалося и в час свой умирало;

         День умирал в заре вечерней, ночь

         В сиянье дня. Сколь мне завидно было,

         Когда на небе облако свободно

         Летело, таяло и исчезало;

         Когда свистящий ветер вдруг смолкал,

         Когда с деревьев падал лист; все, в чем

         Я видел знамение смерти, было

         Мне горькой сладостью; одна лишь смерть —

         Смерть, упование не быть, исчезнуть —

         Всему, что жило вкруг меня, давала

         Томительную прелесть; жизнь же

         Всего живущего я ненавидел

         И клял, как жизнь проклятую мою.