Я с караваном многолюдным степью

         Песчаной Аравийской шел;

         Вдруг раскаленное затмилось небо,

         И солнце в нем исчезло: вихрь

         Песчаный побежал от горизонта

         На нас; храпя, в песок уткнули морды

         Верблюды, люди пали ниц — я грудь

         Подставил пламенному вихрю:

         Он задушил меня, но не убил.

         Очнувшись, я себя увидел посреди

         Разбросанных остовов, на пиру

         Орлов, сдирающих с костей обрывки

         Истлевших трупов.— В тот ужасный день,

         Когда исчез под лавой Геркуланум

         И пепел завалил Помпею, я

         Природы судорогой страшной был

         Обрадован: при стоне и трясенье

         Горы дымящейся, горящей, тучи

         Золы и камней и кипучей лавы

         Бросающей из треснувшего чрева,

         При вое, крике, давке, шуме в бегстве

         Толпящихся сквозь пепел, все затмивший,

         В котором, ничего не озаряя,

         Сверкал невидимый пожар горы.

         Отчаянно пробился я к потоку

         Всепожирающему лавы: ею

         Обхваченный, я, вмиг прожженный, в уголь

         Был обращен, и в море,

         Гонимый землетрясения силой.

         Был вынесен, а морем снова брошен

         На брег, на произвол землетрясенью.

         То был последний опыт мой насильством

         Взять смерть; я стал подобен гробу,

         В котором запертой мертвец, оживши

         И с криком долго бившись понапрасну,

         Чтоб вырваться из душного заклепа.

         Вдруг умолкает и последней ждет

         Минуты, задыхаясь: так в моем

         Несокрушимом теле задыхалась

         Отчаянно моя душа. "Всему

         Конец: живи, не жди, не веруй, злобствуй

         И проклинай; но затвори молчаньем

         Уста и замолчи на вечность" — так

         Сказал я самому себе.