Я на ноги поднялся, он вскочил,

         И заревел, и в страхе от меня

         Стал пятиться, и быстро вдруг

         Через арену побежал, и скрылся

         В своем заклепе. Весь амфитеатр

         От восклицаний задрожал, а я

         От места крови, плача, удалился,

         И из ворот амфитеатра беспреградно

         вышел

         Что после в оный чудный день случилось.

         Не помню я; но в благодатном взгляде,

         Которым мученик меня усвоил

         В последний час свой небесам, опять

         Блеснула светлая звезда, мгновенно

         Мне некогда блеснувшая с Голгофы,

         В то время безотрадно, а теперь

         Как луч спасения. Как будто что-то

         Мне говорило, что моя судьба

         Переломилась надвое; стремленье

         К чему-то не испытанному мною

         Глубоко мне втеснилось в грудь, и знаком

         Такого измененья было то,

         Что проклинание моим устам

         Произносить уже противно стало,

         Что злоба сердца моего в унылость

         Безмолвно-плачущую обратилась.

         Что наконец страдания мои

         Незапная отрада посетила:

         Хотя еще к моей груди усталой.

         По-прежнему, во мраке ночи сон

         Не прикасался; но уже во тьме

         Не ужасы минувшего, как злые

         Страшилища, передо мной стояли,

         В меня вонзая режущие душу

         Глаза; а что-то тихое и мне

         Еще неоткровенное, как свежий,

         Предутренний благоуханный воздух —

         Вливалося в меня и усмиряло

         Мою борьбу с собой. О! этот взгляд!

         Он мне напомнил тот прискорбно-кроткий,

         С каким был в оный день мой приговор

         Произнесен... Но я уже не злобой

         Наполнен был при том воспоминанье,

         А скорбию раскаянья глубокой

         И чувствовал стремленье пасть на землю,

         Зарыть лицо во прах и горько плакать.