— Михаил Антонович, вен не видно. Не прощупываются. Пульс, как нитка. Не знаю, что делать. Не могу я! — в голосе сестры слышалась паника. Рука доктора твердо и цепко легла ей на плечо. — Ничего. Беги в ординаторскую. Позови Сеида. Он сможет. Только быстрее, Оля, быстрее! Не успеваем. — Медсестра, не дослушав, уже мчалась мимо нее к дверям. Белый халат раздувался парусом.

Спустя несколько минут уже вернулась. За ней следом шел тонколицый, смуглый юноша в белых резиновых перчатках, с биксой в руках. Она поразилась про себя бесшумности его уверенных движений и той сосредоточенной, глубокой, мягкой печали, что так и лилась из его больших, темных глаз… Склонившись над Ликой, он взял ее тонкую, худую ручку в свою ладонь, слегка надавил на предплечье, обернулся к медсестре, поднял палец. Она тотчас вытащила из биксы тонкую иглу, протянула ему. Он соединил иглу с нитями системы, воткнув острие в предплечье девочки. Капельница заработала, по пластмассовым трубкам потекла светло-коричневая жидкость. Щеки Лики чуть окрасились в розоватый цвет. Она задышала ровнее. Юноша неслышно посторонился, пропуская вперед врача.

— Сеид, спасибо тебе! — негромко проговорил тот, склоняясь над девочкой. — Еще минута и сердце бы замолчало вовсе.

— Oll raight! Аллах милосерден к детям. — кивнул головой практикант-ливиец, усталым движением сдернул вниз к подбородку марлевую повязку и, неслышно, по кошачьи, вышел из палаты, исчез в коридоре…Она успела поймать его взгляд. На ее немой вопрос он прикрыл глаза, едва заметно покачал головой. Она прикусила губу до крови. Нестерпимо хотелось выть.

— В реанимацию, Михаил Антонович? — тотчас вопросительно подняла брови медсестра, тронув врача за рукав.

— Нет. Она не выдержит перевозки. Есть кому смотреть за капельницей?

Медсестра замялась нервно, но она перебила ее, шепча почти неслышно, пересохшими губами:

— Я могу присмотреть. Я пробуду тут, сколько нужно. Только… Она будет жить? — ее голос сорвался. Она вцепилась руками в изножье кровати, едва не падая.

— Вы — мать? — врач ожидающе смотрел на нее. Она кивнула, не раздумывая, почти машинально. Не было ни сил ни времени на препирательства и ненужную теперь уже никому правду.

— Не могу ничего сказать Вам наверняка. Мы всегда надеемся. Если она переживет этот день, то может быть… Не знаю. Вы слышали: Небеса милосердны к детям. Держитесь. Если что, нажимайте вот на эту кнопку, Оля будет близко, здесь, на посту. — Рука доктора легла на ее плечи — теплая, крепкая…Сжала их ободряюще…

— Михаил Антонович! — всунул голову в двери кто то в белом халате, чересчур звонкоголосый для напряженной тишины палаты. Там звонят родственники этого… художника. Спрашивают, когда можно забрать….

Доктор махнул рукой прижимая к губам палец и тотчас вышел. Медсестра прижала ладони к вискам, зашептала горячо:

— Ну и утро! Уже пятый человек у нас на этаже…Где же это — Небеса милосердны? — она дернула подбородком. — Вы садитесь, садитесь… Кровати же пустые… Вас ноги не держат, я вижу… Вы, если что, зовите меня, я тут за углом, влево по коридору. Только не усните, Бога ради, а то в систему воздух попадет и… все.

— Да. — Она кивнула. Я не усну. Я знаю. — И устало оперлась спиной о подушку, не отрывая взгляда от капельницы. Очнулась от голоса Лики — слабого, невнятного, подскочила, как на пружине:

— А?! Что? Я слышу, слышу… Милая, ты как?

— Ничего.