— Уже полтора часа.

— Здравствуйте.

— Тише, не поднимай руку. Капельница! — она наклонилась, коснулась щеки девочки поцелуем. Нежным, теплым. — Моя милая… Напугала меня как! Я ездила к тебе домой вчера. Привезла пижаму.

— Какую?

— В синий горошек, рукава с белым ободочком. Вот тебе станет лучше и наденешь.

— А письма от папы нет? — Лика словно и не слышала ее баюкающий голос.

— Письма пока нет, милая. Но он обещал скоро приехать.

— Когда? — Лика оживилась.

— Недели через две-три, — ее голос звучал чуть неуверенно.

— Он не успеет. Мне надо идти. Я и совсем было уже ушла, но Андрей Павлович меня послал к Вам назад. А там такая крутая лестница… Так трудно подняться.

— Куда? — Она смотрела на Лику широко открыв глаза, не стирая слезы со щек.

— На небо. Когда тебя никто не провожает, вообще — трудно. А Андрей Павлович просил Вам передать, что Вы ему очень понравились. Он так и сказал: «Передай Ирине Александровне, что она — красавица. И задела мое сердце!» Что это значит — «задеть»? Он Вас полюбил?

Она пожала плечами, улыбнулась сквозь слезы:

— Да, наверное. Не знаю.

— Вас трудно не полюбить. Это правда. Я не вру. Вы и моему папе бы понравились. И потом, Вы пишете такие чудесные стихи. А папа любит стихи. Он маме всегда читал по вечерам.

— А мама? Ей это нравилось?

— Не знаю. Она всегда у зеркала сидела, перебирала свои флакончики, крема… Иногда смеялась, говорила: «Не понимаю всей этой чуши…!» Папа считал, что мама похожа на ребенка. Так и говорил ей: «Кира, ты — сущий ребенок!» Еще он называл ее: «Рыжик». У нее были рыжие волосы. Золотистые. Будто в голову ее поцеловало солнышко.

— Рыжие? — переспросила она задумчиво. Сердце булькнуло где-то в горле, кольнуло иглой и — затихло.

— Да, а кожа белая-белая… Мама красивая, но у нее капризный характер. Наверное, кого любит солнышко, те всегда капризные… Еще мама гордая. Никогда первая не станет просить прощения. И не простит сама. Ни за что! А Вы — нет. Вы не такая. Вы умеете прощать. И любить. Это хорошо. И еще, — Лика говорила все тише и тише. Силы, похоже, совсем оставляли ее. — Вы смелая. Не боитесь Тени. Андрей Павлович говорил, что тень это — Смерть. Вы сможете проводить меня к Тени? На небо? Обещаете?

— Да, милая, да… — она растерянно гладила девочку по волосам, кусая нещадно губы. — Хорошо. Отдохни. Тебе нельзя много говорить.

— У меня нет времени. Мне надо успеть еще много сказать Вам, спросить у Вас. Скажите, а Андрею Павловичу не было очень больно, когда он… он уходил?

— Нет, милая… Не больно. Совсем. — слезы щипали ей горло, катились по шее. — Он был без сознания.

— А мне… мне немного больно. В боку. И — трудно дышать. Но ничего, я справлюсь. Не бойтесь.

— Я не боюсь. Ты молодец. Не сдавайся, ладно? Я не хочу тебя отпускать. Не уходи, девочка моя!

— Мне пора. А Вы возьмете Коломбина на воспитание? Он послушный, вообще-то… И скажите папе, что я его люблю. Очень… И я там буду танцевать для него. Когда пойдет дождь…

Запомните?

— Да. Но почему — дождь?

— Вы разве не знаете? Ангелы всегда танцуют на облаках, когда идет дождь.