Матушка если и дрогнула, то внешне ничем этого не проявила: лишь сильнее стиснула пальцы на моей руке и потянула прочь из комнаты.

— Какой скандал, — бубнила она при этом. — Умереть на балу, в гостях у таких высокопоставленных людей, как Харрингтоны. Я всегда говорила, что эти Хэнсли те еще проходимцы…

— Мама! — воскликнула я в сердцах. — Алисия была моей подругой.

— Плохо влияющей на тебя подругой, — парировала та непреклонным голосом. — Не хватало только, чтобы твое имя начали трепать наравне с ее. Уходим отсюда. Немедленно!

— Но, мама…

— Молчать, негодное создание! — воскликнула та, и мне только и оставалось, что тащиться следом за ней, увлекаемой, подобно лодочке на буксире у огромного траулера.

Мне о стольком хотелось переговорить с Харрингтоном, своим товарищем по несчастью, а приходилось стиснуть зубы и бежать прочь, повинуясь нелепым понятиям даже не моей настоящей матери.

Я бросила последний взгляд в сторону высокой фигуры, переговаривавшейся с доктором, и лже-мать рывком утянула меня за собой…

Новая камеристка

Смерть Алисии вызвала стремительный исход ранее восторженных гостей: с тем же нетерпением, с которым они стремились попасть к Харрингтонам, теперь они поджидали свои экипажи и бежали прочь…

Мы находились в числе прочих, и маменька в нетерпении прядала головой, словно застоявшаяся в стойле кобылка-однолетка — я улыбнулась бы, не будь слишком шокирована произошедшими событиями.

Наблюдавший наше прибытие простой люд уже разошелся, и улица казалась бы опустевшей, не будь она растревожена зычными перекличками возниц и стуком колес по мощеной мостовой. Именно из-за этого шума мы, должно быть, и не услышала легких шагов незнакомки, приблизившейся к нам со стороны Гайд-парка: она куталась в теплую шаль и казалась трогательно-беззащитной.

— Простите меня, господа, — ее голос заставил маменьку вздрогнуть, — я ни за что не стала бы вас тревожить, не будь мои обстоятельства столь тяжкими, взывающими к вашему состраданию и человечности. Я…

— Убирайся отсюда! — прервала ее моя лже-матушка, указав рукой куда-то в сторону. — Убирайся и не смей приставать к благовоспитанным людям, к коим ты, конечно же, не относишься. Прочь! Пошла прочь, грязная попрошайка.

Девушка потемнела лицом, но не дрогнула, чем вызвала мое невольное восхищение.

— Не прогоняйте мня, умоляю! — взмолилась она трепетным голосом. — Я порядочная девушка, пострадавшая во имя своей добродетели… — Сказав это, незнакомка одарила меня быстрым взглядом. — Мой бывший хозяин, человек крайне непорядочный и… сластолюбивый, прогнал меня из дому, стоило мне только отказать в его мерзких поползновениях.

Матушка смущенно хмыкнула: тема была не из тех, которые, как она полагала, могла касаться нежных, девичьих ушей.

— Он оставил меня без рекомендаций и полагающейся платы, велел ночевать в подворотне… среди крыс и всякого отребья, — слова «крыс» девушка выделила особенным акцентом. — Если вы не проявите хотя бы толику сострадания, то меня ждет либо работный дом, либо клеймо падшей жен…

Моя матушка оборвала ее громогласным покашливанием в кулак.

— Мы вас поняли, моя дорогая, — снизошла она до снисходительно тона. — Только чего вы хотите от нас? Нам нечего вам предложить. Маркус, — обратилась она к супругу, молча стоявшему в стороне, — возможно, у тебя найдется несколько пенсов для этой бедняжки.