Взяв топор, я забежал в рыбацкий домик, снял с вешалки полотенце, махровый халат и поспешил на плот.

— Я этого гуся есть не буду! — заявил Митя.

— Никто тебя к этому не понуждает, — произнёс Андрей Ильич. — Я прошу тебя сделать другое.

— Что другое?

— Игорь, отдай ему топор! — велел Козырев. — А ты, Митя, знаешь, как его в руках держать? Это ведь исконное русское орудие — и для жизни, и для смертоубийства. Ты хоть из Англии, но предки твои мужиками были, так что возьми топор, почувствуй, что он такое.

— Я знаю, что вы задумали, — сказал Митя, беря топор. — Но делать этого не стану.

Гусь возле ног Козырева затрепыхался, растопорщил крылья, попытался упасть в воду, но поскользнулся и упал на бок. Андрей Ильич наступил ему на крыло и сурово глянул на сына:

— Отруби ем голову!

— Как это отруби? — опешил Митя.

— Самым натуральным образом! Отчекрыжь ему башку, если ты мужик, а не размазня.

— Не надо так надо мной зло шутить, папа, — в голосе Мити послышались нотки обиды и недоумения. — Я могу… Я могу…

— И что ты такое можешь? — скривился Андрей Ильич. — Ты хоть одну бабу трахнул? Или не сподобился?

— Кажется, вы дошли до оскорблений и грубостей, — пробормотал Митя. — Я, к вашему сведению, верю в любовь.

— К вопросу любви мы ещё вернемся, — сказал Андрей Ильич. — А теперь отруби этой падали башку!

— Ни за что! — вспыхнул Митя. — Вот вам топор, а я ухожу.

— Подумай хорошенько: ведь ты завтра будешь казниться тем, что дал слабину. А я тебя буду считать не своей породы, не козыревской. Ты этого хочешь?

Воцарилось недоброе молчание. В крайнее бревно плота шлёпнулась волна от проходившего по реке теплохода, который, сияя огнями, как новогодняя ёлка, приближался к мосту. Гусь заскрёб лапой по дощатому плотовому настилу. Козырев снял с него ногу, и он бессильно поник между отцом и сыном.

— Не надо напоминать мне о моём странном происхождении, — сухо произнёс Митя. — К счастью, есть подтверждённые решением суда документы, что моим кровным отцом являетесь вы. Так что я козыревской породы, и не пробуйте меня на излом, я не поддамся.

Андрей Ильич широко улыбнулся, протянул руку и похлопал сына по плечу.

— Теперь и я почувствовал, что ты мой сын. Молодец! Всегда стой на своём. Как, Игорь? Это мой сын?

— Чей же ещё! Все повадки ваши, да и смотреть — копия, — поддакнул я боссу, а внутренне напрягся, потому что не знал, какое сейчас он выкинет коленце.

— Вот мы и породнились по-настоящему, — доверительно произнёс Андрей Ильич. — Но как-то надо закончить эту глупую забаву. Этот гусь — не жилец. Попридержи его за шею, а я его топориком, легонечко.

Митя испытывающе глянул на отца, помялся, взял гуся за шею и прислонил её к настилу.

— Крепче держи! — сказал Андрей Ильич и, размахнувшись, ударил топором по гусиной шее.

Голова гуся отлетела в сторону, а сам он, размахивая крыльями, забился в руках Мити, который удерживал его за обрубок шеи, откуда выплеснулась вверх красная струя. Митя отшвырнул гуся и взглянул на свои ладони. Они были в крови, и его лицо исказилось от ужаса. Он опустился на колени и застонал.

— Господи! Что я наделал, господи Иисуси!..

— Что ты там бормочешь, малахольный? — сквозь смех спросил Андрей Ильич. — Какой ещё господи Иисуси?

Митя молчал и жалко всхлипывал.