— Нет, обыкновенный мелкий вор, обирающий каждый божий день сограждан, которые имеют глупость иметь с ним дело, на энную сумму рублей. Год, два, три, десять, пятнадцать лет он копит полмиллиона баксов, чтобы заиметь дом, машину, и всё это до поры до времени. На каждого мелкого вора всегда найдётся более крупный вор, который, как говорят китайцы, нагрянет, закинет за спину сундук с накопленным золотом, а самого мелкого вора засунет в карман, авось пригодится. А теперь скажите, в чём я не прав?

— Ты, папа, полностью прав, — опередив меня, сказал Митя.

— И в чём же прав? — с подозрением глянул на него отец.

— В том, что любая собственность есть кража.

— Знать, что сказал Прудон, невредно. Но если его слушать, так всё человечество — это воры. Люди воруют тепло у солнца, еду у земли, воздух у растений, которые его вырабатывают. Мы всем этим пользуемся, не оставляя взамен ничего, кроме мусора и грязи, которой отравляем природу. Так рассуждают гуманисты. А теперь послушайте, что я скажу. Каждая травинка, веточка, каждая букашка для чего-то да предназначена. Мелкий вор паразитирует на простаках, но прихожу я и хапаю его самого вместе с его добром и в этом вижу только одно — природную закономерность. Что, сын, тебе, я вижу, не по вкусу мои откровения?

— Как-то это всё примитивно, — сквозь зубы буркнул Митя.

— Человечество немыслимо без идеалов, без бога…

— Да ты, я погляжу, умник, — восхищённо глянул на своего пробирочного отпрыска Андрей Ильич. — Я в твои годы точно таким был, правда, без английского образования. Я тоже думал, что человечеству присущи идеалы, правда, тогда вместо бога был коммунизм, но всё оказалось обманом. Вот тебе моя нагая правда: людьми правит не бог, не разум, а аппетит. Понуждаемое им человечество создало цивилизацию. Аппетит сделал нас такими, какие мы есть!

Мне подобного рода страстные речёвки Андрея Ильича приходилось выслушивать довольно часто. Иногда казалось, что он приблизил меня к себе благодаря тому, что обрёл безропотного слушателя. Какую бы ахинею Козырев ни нёс, я не возражал, но когда он выговаривался и открывал потайной шкафчик с армянским коньяком, наступало моё время сказать своё слово. Козырев не был тщеславным циником, но и его насквозь прожжённая негодяйствами душа жаждала ласки, и я, не скупясь, хвалил своего босса, а тот сначала недоверчиво на меня поглядывал, а потом начинал щуриться, как кот на солнечной завалинке.

Но сегодня Андрей Ильич выбрал в слушатели сына, и это меня встревожило. Митю явно возмутила грубая откровенность, с какой отец судил о людях, презирая их всех от Адама до себя самого. Он мог сорваться и надерзить отцу, который выжидательно на него поглядывал и явно намеревался ещё раз уязвить каким-нибудь словесным выкрутасом.

— Разговоры об аппетите бессмысленны, если ими заниматься не за трапезой, а на пустом плоту, — сказал я. — Да и завечерело. Впору соорудить костерок на берегу да освежиться чаем.

— Ты, Митя, хочешь чаевничать? — спросил Андрей Ильич. — Здесь найдётся и чем закусить.

Рядом с рыбацким домиком стояла хозяйственная будка. Я знал, где что лежит и, вооружившись топором, наколол от полена мелких щепочек для растопки, разжёг их и когда они разгорелись, положил сверху несколько толстых и сухих веток валежника. Костёр подёрнулся белым слоистым дымом, порывом ветра его отнесло в сторону. Пламя заплясало сначала на щепках, потом на ветках, затем на трёх поленьях, которые я, прислонив концами друг к другу, поставил торчком на кострище.

Взяв ведро, я отправился к баку набрать чистой воды для чая, но меня остановил властный зов хозяина. Поставив ведро на землю, я потрусил к берегу, чтобы узнать, какая очередная блажь осенила моего свояка и работодателя.