– Что ж, попробуем, – пожал плечами Толмасов. – Я спрошу об этом у Брэгга во время ближайшего сеанса связи. Интересно, что он ответит?

– Мои поздравления, Валерий Александрович, – встрял в разговор Шота Руставели. – Даже богослов мог бы гордиться столь лихо закрученной аргументацией, которая в нашем случае, похоже, близка к истине.

– Благодарю, Шота Михайлович, – Брюсов, как и многие университетские профессора, питающий слабость к лести, с деланной учтивостью склонил голову.

– Всегда приятно похвалить такого большого ученого… в языкознанье ведающего толк, – почти нараспев закончил Руставели, невинно моргнув черными глазами, в которых промелькнул озорной огонек.

Бросив на кавказца суровый взгляд, Брюсов молча удалился из рубки. Толмасов с улыбкой посмотрел лингвисту вслед. Если он до сих пор не уяснил, как легко можно попасться на удочку острого на язык грузина‑биолога, что ж, так ему и надо.

– А может вы, Шота, поговорите с американцами, дабы выяснить, каков характер информации, полученной ими из Хьюстона? – предложил Лопатин.

– Нет‑нет, только не я. Они находят мой английский даже еще хуже, чем вы находите мой русский, – проговорил Руставели, намеренно усиливая свой легкий южный акцент. По отношению к Лопатину и Толмасову он висел в воздухе вверх ногами, и это, похоже, его ничуть не смущало.

– Вы вообще способны быть сколько‑нибудь серьезным? – проворчал Лопатин.

– Сомневаюсь, – Руставели плавно развернулся и выплыл в коридор, насвистывая какой‑то веселенький мотивчик.

– Мне эти «черные»… – скривился Лопатин.

Руставели, единственного нерусского члена экипажа «Циолковского», мужчины считали беззаботным веселым бездельником – в соответствии со сложившимся в Советском Союзе стереотипом южанина. Он не оставался в долгу и чуть ли не открыто величал их занудами.

– Посмотрим, что он запоет в минервитянском климате. Он и американцы. – Лопатин злорадно хохотнул и картинно поежился.

Толмасов кивнул. Он понимал, что теплолюбивому Шоте вряд ли придется по душе холод Минервы. Что касается его самого, то он привык к сильным морозам еще в Смоленске, где суровые зимы были не редкость.

Вероятно, услышав последние слова гэбэшника, Руставели снова влетел в рубку.

– Насчет американцев не знаю, Олег Борисович, – сказал он, прямо‑таки излучая вежливую почтительность к собеседнику, – но я как‑нибудь переживу. В крайнем случае, попрошу Катерину уделить мне немного душевного тепла от щедрот своих.

Теперь пришла очередь хмуриться Толмасову. Молва приписывала грузинам совершенно неукротимый темперамент и успех в любовных делах, и Шота всем своим поведением только подтверждал эту легенду. Хотя грузин и доктор Захарова частенько ссорились, порой Катя провожала Руставели таким взглядом, что у Толмасова начинало от ревности сосать под ложечкой. На него самого она никогда так не смотрела.

– Вы вернулись для того, чтобы похвастаться вашими мужскими победами? – спросил он звенящим от напряжения голосом. – Прошу, избавьте нас от этого удовольствия. Мы обсуждаем серьезный вопрос и не…

– Нет, нет, Сергей Константинович, – перебил его Руставели. – Я просто хотел напомнить вам, что в конечном счете не имеет никакого значения, будете ли вы говорить с «Афиной» о шифровке или нет.

– Почему же? – Толмасов уже взял себя в руки, надеясь, что шуточки Руставели когда‑нибудь да иссякнут.

Правда, в данный момент грузин, похоже, не шутил.

– Потому что, весьма вероятно, Москва уже раскусила код американцев и вскоре пришлет нам сообщение о содержании шифровки из Хьюстона.