Но младенческое недопонимание трагичности литературного процесса помогало нам войти в литературу с чистой верой в своё высокое предназначение. Мы верили в правду, и первые годы учёбы говорили очень много, взахлёб, запальчиво, безапелляционно и, конечно, наивно. В нас то и дело вскипала горячая праведная кровь. Нужно понимать, что мы были влюблены в литературу, она уже нас захватила за нутро, подчинила себе, а задача стояла как раз обратная — надо было подчинить литературу себе. Но это далось немногим. Многие бросили Литинститут, ушли в газетно-редакционную рутину, другие спились, а некоторые ушли из жизни совсем. Вечная им память!

За свою литературную жизнь я видел массу приспособленцев к литературе. Способные циники: Рыбаков, Катаев написали детские книги, заработали миллионы и т. д. Это была одна литература. Другая литература была основана на идеалах добра и справедливости.

Преподаватели Литинститута были людьми неординарными. Всем нам, наверно, памятен профессор Водолагин, читавший первокурсникам вводные лекции по истории КПСС. Это был профессор-живчик, шариком катающийся по всему конференц-залу, где во времена Булгакова властвовал Арчибальд Арчибальдович, унёсший пакет с севрюгой, когда Воланд начал свои шутки. На Водолагина булгаковская чертовщина не действовала. Я, будучи в Сталинграде, увидел его фотографию на почётном месте, среди защитников волжской твердыни. Один из студентов, крымский татарин, что-то возразил ему о недопустимости выселения татар из Крыма. Водолагин как взвинтился, как пошёл сыпать цифрами и фактами: сколько татар вступило в эсэсовские батальоны, сколько советских солдат ими было погублено!

На семинарах по творчеству А.С. Пушкина по-своему буйствовал доцент М. Ерёмин.

— И на немые стогны града, полупрозрачная наляжет ночи тень!

— Что значит, стогны града? Ась?..

Мы не знали, что есть «стогны». Воцарялась гнетущая тишина.

— Площади города, — тихо пропищал кто-то в углу.

А доцент Ерёмин уже раскатывал по стогнам града всё стихотворение:

И это тоже Пушкин! Пушкин многолик как Протей!..

…Русскую литературу XIX века читал доцент Богданов. У студентов он пользовался неважной славой. И вот однажды у меня с ним случилась история. Экзамен начался, а я пил пиво на «пустыре» — в пивной точке возле Останкинского молзавода. Потом спохватился и поехал в институт. Билет взял, сел готовиться к ответу. И тут, то с одной стороны требуют подсказку, то — с другой. Я вертел головой, объясняя, а что можно объяснить?.. Слышу: «Полотнянко! Отвечать!»

Подхожу, начинаю отвечать о литературных журналах начала тридцатых годов XIX века.

— Достаточно, — говорит Богданов. — Вопроса вы не знаете.

А на мой пивной дух и не реагирует.

— Послушайте, профессор, — плету я ахинею. — С такими методами допроса вам нужно работать на Лубянке…

Богданов чуть не взорвался: полетели со стола разные бумажки, карандаши. Я подобрал зачётку, в которую Богданов не поставил «неуд», и пошёл собирать свою сумку. Богданов подбежал к моему соседу:

— Герасимов! У вас какой вопрос?

— Да как вам сказать… — пролепетал начинающий поэт.

— На допрос!..

Я вышел в сквер и сел на лавочку. Богданов пятерым поставил двойки и, довольный, пошёл обедать. Я опять нырнул в аудиторию, взял билет и смотрю на профессора Машинского, специалиста по Гоголю.

— Можно отвечать без подготовки?

— Приветствую ваш порыв, коллега, — усмехнулся Машинский, который видел моё столкновение с Богдановым.

Я взял билет и начал отвечать.

— Ну что же, прекрасно! — говорит Машинский.