Пушкинский «Проклятый жид, почтенный Соломон» победил аристократию, рыцарство. Вместо куртуазных романов, где воспевались высокие чувства, в жизнь пришла торгашеская литература, но оставалось ещё самое рыцарственное из искусств — поэзия.

Я имел весьма смутные представления о поэзии, когда собирал свою первую книжку. Писал простые стихи, но считал, что в них присутствует высота. Мог предложить издательству свою книжку и раньше, но решился на это после напутствия руководителя поэтического семинара в Литинституте Дмитрия Михайловича Ковалёва. Этот человек заслуживает, чтобы сказать о нём несколько добрых слов. С первых занятий он принял меня за «генеральского сынка», потом попросту не понимал моих стихов, пока на них ему не указала его жена.

— Я проснулся ночью от того, что Тоня плачет, — сказал он мне. — Она обычно читает стихи всех моих семинаристов. Это было твоё стихотворение «Берёзки». Прочитал его, потом все твои стихи, что у меня были. Об этом я написал в «Литературной газете».

Дмитрий Ковалёв на последних курсах пытался свести меня со своими друзьями: Василием Фёдоровым, Евгением Сидоровым, но я понимал, что ещё не готов встречаться с ними на равных. Я рассуждал, что главное для меня не публикация, а само создание стихотворения. Это было гораздо важнее, чем беготня по издательствам и журналам, даже переезд в Москву, который однажды был возможен. Я предпочитал себя чувствовать аристократом, как не наивно сейчас это звучит. Впрочем, Юрий Кузнецов — вот пример подлинного аристократа стиха. Как мелки перед ним всякие базарно звучащие вознесенские, евтушенки и прочие гении СУЕТЫ как смысла жизни.

Юность Дмитрия Ковалёва пришлась на годы войны, он не окончил среднюю школу в нормальных условиях, но о поэзии он знал почти всё. Помню, сказал, что его поразили строчки А. Блока:

Начинающему поэту очень трудно найти наставника в толпе поэтов, которая его окружает. И все они, начиная с Г. Державина, стремятся набиться к нему в поэтические поводыри. В этом кроется смертельная опасность для молодых поэтов, потому что сейчас редко кто приходит в поэзию с запасом того, что называют знанием жизни. Молодому поэту угрожает опасность открыть сразу для всех, что он глуп, что ему нечего сказать. Это в прозе можно долго притворяться многозначительным мыслителем, знатоком жизни, а в поэзии одного стихотворения достаточно, чтобы понять, чего стоит автор как художник. Но первую книжку спешат выпустить. И вот она выходит, и поэт враз обнаруживает, что никакой он не поэт, а просто жалкий рифмоплёт, чьё имя на Руси легион.

Я в свой поход за славой, то есть за изданием первой книжки, двинулся осенью 1975 года. Моим попутчиком и поводырём по Саратову стал Женя Мельников, он только что напечатал повесть из армейской жизни в журнале «Волга». Ехал он подтолкнуть выход повести в Приволжском книжном издательстве, а может быть и обозначить себя в качестве перспективного автора. Я тоже напечатал подборку стихотворений в «Волге», но это ещё не означало, что книжка будет принята к изданию.

Саратов и впрямь тянул на столицу Поволжья, во всяком случае, его центр смотрелся респектабельно. Помню, меня поразило большое количество красивых девушек на улицах. Но нам было не до них: оказывается в этот день проходило какое-то областное совещание, и ни в одной гостинице города нас не поселили, даже в Доме колхозника. Промыкавшись целый день по городу, мы пошли в редакцию журнала «Волга», надеясь, что там нам помогут.

Первым, кого мы встретили в журнале, был Николай Благов.