|
Я ей часто повторяю его, но она просто не желает считаться с ним. В первое время вся эта путаница сбивала меня с толку, но теперь я привык. Тогда я еще держался общепринятых взглядов на душевные болезни и непременно представлял себе при этом продолжительные припадки буйства, попытки совершить убийство, бессмысленно лепечущий идиотизм -- и тем поразительнее выделялась на фоне таких картин Женевьева. Вначале я едва мог поверить, что она больна, настолько постоянная путаница имен и лиц казалась у нее игрой, -- иногда и теперь еще кажется, -- но потом я понял, что за хрупкими построениями ее фантазии все же беззвучно притаился хаос. Его еще нет, но он подстерегает ее, и это придает Изабелле особое обаяние, тем более что ей всего двадцать лет и болезнь делает ее иногда трагически прекрасной. -- Идем, Рольф, -- говорит она и берет меня под руку. Я еще раз пытаюсь освободиться от ненавистного имени и заявляю: -- Я не Рольф, я Рудольф. -- Ты не Рудольф. -- Нет. Я Рудольф, Рудольф-единорог. Однажды она меня так назвала. Но мне не везет. Она улыбается, как улыбаются ребяческому вздору. -- Ты не Рудольф, и ты не Рольф. Но и не тот, за кого ты себя принимаешь. А теперь пойдем, Рольф. Я смотрю на нее. И на миг у меня опять возникает ощущение, что она не больна, а только представляется больной. -- Это скучно, -- говорит она. -- Отчего ты непременно хочешь всегда быть тем же самым? -- Да, отчего? -- повторяю я удивленно. -- Ты права: почему человек так стремится к этому? Что нам непременно хочется сохранить в себе? И почему мы о себе такого высокого мнения? Она кивает. -- И ты, и доктор! Но ведь в конце концов ветер все развеет. Почему вы не хотите этого признать? -- Доктор тоже? -- спрашиваю я. -- Да, тот, кто себя так называет. Чего только он от меня не требует! А ведь сам решительно ничего не знает. Даже того, какая бывает трава ночью, когда на нее не смотришь. -- А какая же она может быть? Наверно, серая или черная. И серебряная, если светит луна. Изабелла смеется. -- Ну, конечно! Ты тоже не знаешь. В точности как доктор. -- Так какая же она бывает? Изабелла останавливается. Порыв ветра проносится мимо нас, а с ним вместе -- пчелы и аромат цветов. Ее желтая юбка надувается парусом. -- Травы тогда просто нет, -- заявляет она. Мы идем дальше. Пожилая женщина в больничном халате проходит мимо нас по аллее. Лицо у нее красное и блестит от слез. Двое растерявшихся родственников идут рядом с ней. -- А что же тогда есть вместо травы? -- Ничего. Только когда взглянешь, она тут как тут. Иной раз, если очень быстро обернешься, можно это уловить. -- Что именно? Что ее нет? -- Не это, а то, как она стремглав возвращается на место -- трава и все, что позади нас. |
