|
Предметы -- точно слуги, которые ушли на танцы. Все дело в том, чтобы обернуться очень-очень быстро, и тогда успеешь еще увидеть, что их нет... Иначе они уже окажутся на месте и прикинутся, будто никогда и не исчезали. -- Кто, Изабелла? -- спрашиваю я очень бережно. -- Предметы. Все, что позади тебя. Оно только и ждет, чтобы ты отвернулся и можно было бы исчезнуть! В течение нескольких секунд я обдумываю ее слова. Вероятно, это такое ощущение, словно у тебя за спиной постоянно раскрытая бездна. -- А меня разве тоже нет, когда ты отвертываешься? -- И тебя тоже. Ничего нет. -- Ах так, -- отвечаю я с некоторой обидой. -- Но ведь для себя-то я все время тут? Как бы я быстро ни обернулся. -- Ты повертываешься не в ту сторону. -- Разве и при этом есть разные стороны? -- Для тебя есть, Рольф. Я опять вздрагиваю от ненавистного имени. -- А ты сама? Как обстоит дело с тобой? Она смотрит на меня и рассеянно улыбается, словно мы совсем незнакомы. -- Я? Меня же вообще здесь нет! -- Вот как! Но для меня ты все-таки здесь! Выражение ее лица меняется. Она снова узнает меня. -- Правда? Почему ты не повторяешь мне этого как можно чаше? -- Я же твержу тебе это постоянно. -- Недостаточно. -- Она прислоняется ко мне. Я чувствую ее дыхание и сквозь тонкий шелк платья -- ее грудь. -- Всегда недостаточно, -- говорит она, вздохнув. -- Почему этого никто не понимает? Эх вы, статуи! Статуи, мысленно повторяю я. Что же мне еще остается? Я смотрю на нее, она прекрасна, она меня волнует, она влечет к себе, каждый раз, когда мы вместе, словно тысячи голосов начинают говорить по проводам моих артерий, а потом все вдруг обрывается, как будто все их неправильно соединили, я чувствую растерянность, и в душе остается только смятение. Душевнобольную женщину нельзя желать. А если кто-нибудь и способен, то я лично не могу. Это все равно, что желать куклу-автомат или женщину, находящуюся под гипнозом. И все-таки ее близость волнует меня. Зеленые тени, лежащие па аллее, расступаются -- и перед нами залитые солнечным светом клумбы с цветущими тюльпанами и нарциссами. -- Надень шляпу, Изабелла, -- говорю я. -- Врач настаивает, чтобы ты прикрывала голову. --Она бросает шляпу в цветы. -- Врач! Мало чего он хочет! Он и жениться на мне хочет, но сердце у него отощавшее. Он просто потный филин. Не думаю, чтобы филин мог потеть. Но образ все-таки убедительный. Изабелла ступает, словно танцовщица, среди тюльпанов и садится посреди клумбы. -- А вот их ты слышишь? -- Конечно, -- заявляю я с облегчением. -- Каждый их услышит. Это колокола. |
