|
-- Каждый их услышит. Это колокола. Они звучат в фа-диез мажоре. -- Что такое фа-диез мажор? -- Такая тональность. Самая пленительная из всех тональностей. Она раскидывает широкую юбку среди цветов. -- А во мне они теперь звонят? Я киваю и смотрю па ее узкий затылок. Ты вся полна звоном, думаю я. Она срывает тюльпан и задумчиво разглядывает раскрывшийся цветок и мясистый стебель, на котором каплями выступает сок. -- Вот это совсем не пленительно. -- Хорошо, пусть колокола звонят в до мажоре. -- Непременно в мажоре? -- Это может быть и минор. -- А не может быть и то и другое одновременно? -- В музыке не может, -- говорю я, загнанный в тупик. -- В ней существуют известные принципы. Либо одно, либо другое. Или одно после другого. -- Одно после другого! -- Изабелла смотрит на меня с легким презрением. -- Вечно ты находишь отговорки, Рольф. Отчего? -- Да я сам не знаю. Мне самому хотелось бы, чтобы было иначе. Она вдруг встает и отшвыривает тюльпан, который держала в руках. Одним прыжком она оказывается на дорожке и решительно отряхивает платье. Потом приподнимает его и рассматривает свои ноги. На ее лице гримаса отвращения. -- Что случилось? -- испуганно спрашиваю я. Она указывает на клумбу: -- Змеи. Я смотрю на цветы. -- Нет там никаких змей, Изабелла. -- Есть! Вон они! -- И она указывает на тюльпаны. -- Разве ты не видишь, чего они хотят? Я сразу почувствовала. -- Ничего они не хотят. Цветы как цветы, -- тупо настаиваю я. -- Они ко мне прикоснулись! -- Изабелла дрожит от омерзения и все еще не сводит глаз с тюльпанов. Я беру ее за плечи и повертываю так, что клумбы ей больше не видно. -- Теперь ты отвернулась, -- говорю я. -- Теперь их тут уже нет. Ее грудь бурно вздымается. -- Не пускай их ко мне! Растопчи их, Рудольф! -- Да их уже нет. Ты отвернулась, и они исчезли. Как трава ночью и все предметы. Она прислоняется ко мне. Я вдруг перестаю быть для нее Рольфом. Она прижимается лицом к моему плечу. Ей ничего не нужно объяснять: теперь я -- Рудольф и должен это понимать. -- А ты уверен? -- спрашивает она. И я чувствую, как ее сердце бьется возле моей руки. -- Совершенно уверен. Они исчезли. Как слуги в воскресный день. -- Не пускай их ко мне, Рудольф. -- Не пущу, -- заверяю я ее, хотя мне не вполне ясно, что она имеет в виду. Но она уже успокаивается. Мы медленно идем обратно. Она как-то сразу устает. Подходит сестра в мягких туфлях. -- Вам пора кушать, мадемуазель. -- Кушать? А зачем нужно то и дело есть, . |
