— Чортъ тебя разберетъ, что ты говоришь, — разсердился охотникъ.

— Действительно, — согласился мужиченка. — Вамъ не понятно, какъ вы съ дальнихъ дачъ, a наши Окромчеделовскіе меня ни въ жисть не забываютъ. "Еремей, нетъ ли чего новенькаго? Еремей, не освежился ли лепретуарчикъ. Да я на эту, можетъ, хочу глянуть, a на ту не хочу, да куда делась та, да что делаетъ эта?" Однимъ словомъ, первый у нихъ я человекъ.

— У кого?

— А у дачниковъ.

— Вотъ у техъ, что за рекой?

— Зачемъ у техъ? Те ежели бы узнали — такую бы мятку мне задали, что до зеленыхъ вениковъ не забудешь. А я опять же говорю объ Окромчеделовскихъ. Тутъ за этимъ бугромъ ихъ штукъ сто, дачъ-то. Вотъ и кормлюсь отъ нихъ.

— Да чемъ же ты кормишься, шутъ гороховый?!

Мужиченка почесалъ затылокъ.

— Экой ты непонятный! Какъ да что… Посадишь барина въ яму — ну, значитъ и живи въ свое удовольствіе. Смотря, конешно, за что и платятъ. За Огрызкинскую барыню я, братъ, меньше целковаго никакъ не возьму; Шестеренкины девицы тоже — на всякій скусъ потрафютъ, — рупь съ четвертакомъ грехъ взять за этакую видимость али нетъ? Дрягина госпожа, Семененко, Косогорова, Лякина… Мало ли.

— Ты что же, значить, — сообразилъ Стрекачевъ, — купальщицъ на своей земле показываешь?

— Во-во. Ихъ, значитъ, тотъ берегъ, a мой, значитъ, этотъ. Имъ убытку никакого, a мне хлебъ.

— Вотъ, каналья, — разсмеялся Стрекачевъ. — Какъ же ты дошелъ до этого?

— Да ведь это, господинъ, кому какіе мозги отъ Бога дадены… Иду я о прошломъ годе къ реке рыбку поудить — гляжу, что за оказія! Подъ однимъ кустомъ дачникъ белеется, подъ другимъ кустомъ дачникъ белеется. И у всякаго бинокль изъ глазъ торчитъ. Сдурели они, думаю, что ли. Тогда-то я еще о бинокляхъ и не слыхивалъ. Ну, подхожу, значитъ къ реке по ближе… Эге-ге, вижу. Тутъ тебе и блюнетки, и брондинки, и толстыя, и тонкія, и старыя, и малыя. Вотъ оно что! Ну, какъ значить, я во всю фигуру на берегу объявился — оне и подняли визгъ: "Убирайся, такой-ся кой, вонъ, какъ смеешь!.." И-и разстрекотались! Съ той поры я, значить, умомъ и вошелъ въ соображеніе.

— Значитъ, ты спеціально для этого и землю за арендовалъ?

— Спецыяльно. Шестьдесятъ рублей въ лето отвалилъ. Ловко? Да биноклей четыре штуки выправилъ, да кустовъ насажалъ, да ямъ нарылъ — прямо удобство во какое. Сидишь эт-то въ прохладе, въ яме на скамеечке, слева пива бутылка (отъ себя держу: не желаете ли? Четвертакъ всего разговору), слева, значить, пива бутылка, справа папиросы… — живи не хочу!

Охотникъ Стрекачевъ постучалъ ружьемъ о свесившуюся ветку дерева и какъ будто вскользь, спросилъ:

— А хорошо видно?

— Да ужъ ежели съ биноклемъ, прямо вотъ — рукой достанешь! И кто только это бинокли выдумалъ, — памятникъ бы ему!.. Можетъ, полюбопытствуете?

— Ну, ты скажешь тоже, — ухмыльнулся конфузливо охотникъ. — А вдругъ увидятъ оттуда?

— Никакъ это невозможно! Потому такъ ужъ у меня пристроено. Будто кустъ; a за кустомъ яма, a въ яме скамеечка. Чего жъ, господинъ… попробуйте. Всего разговору (онъ приложилъ руку щиткомъ и воззрился острымъ взглядомъ на противоположный берегъ, где желтела купальня)… всего и разговору на рупь шестьдесять?!

— Это еще что за разсчетъ?!

— Разсчеты простые, ваше благородіе: Огрызкинская госпожа теперь купается — дамы замечательныя сами извольте взглянуть — рупь, потомъ Дрягина съ дочкой на пятиалтынный разговору, ну и за губернанку Лавровскую дешевле двухъ двугривенныхъ положить никакъ не возможно.