|
— Ребенок. Ей никогда бы не добиться такого успеха на экране, если бы за всеми ее сексуальными вывертами не проглядывала там и тут меглиновская крошка.[7] Тут не старушку Раттиган вогнали в дрожь; это испуганная школьница бежит сломя голову через темный, полный чудовищ лес — Голливуд. — Стряпаешь по вдохновенью, как твой рождественский кекс с цукатами и орехами? — Разве похоже? — Без комментариев. С чего бы одному из этих красно-чернильных приятелей посылать ей две книжки, полные поганых воспоминаний? — А почему бы и нет? Констанция перелюбила в свое время массу народу. И вот, спустя годы, масса народу ее ненавидит. Они были отвергнуты, оставлены в прошлом, забыты. А она сделалась знаменитой. Они смешались с мусором на обочине. А может, они состарились, стоят одной ногой в могиле и жаждут напоследок сделать кому-нибудь пакость. — Ты начинаешь разговаривать вроде меня. — Боже упаси, надеюсь, нет. То есть… — Все нормально. Тебе никогда не быть Крамли, как мне никогда не быть Жюль Верном-младшим. Куда это нас занесла нелегкая? Я поспешно поднял глаза. — Ага! Это она. Маунт-Лоу! Где в давние времена пал замертво старый красный трамвай. — Профессор Лоу, — начал я, считывая случайно всплывшее на внутренней стороне век воспоминание, — в годы Гражданской войны изобрел фотографирование с воздушного шара. — А это откуда взялось? — воскликнул Крамли. — Просто пришло на ум, — откликнулся я нервно. — Набит бесполезной информацией. — Ну, не знаю, — обиделся я. — Мы ведь у Маунт-Лоу, верно? И гора названа в честь профессора Лоу, и по ее склону взбирается его Тунервилльский трамвай,[8] так? — Угу, угу, точно, — согласился Крамли. — Ну вот, профессор Лоу изобрел фотографирование с воздушного шара, способ получить изображение вражеских войск во время великой войны между штатами. Воздушные шары, а также новое изобретение, поезда, помогли победить Северу. — Хорошо, хорошо, — проворчал Крамли. — Я вылезаю и готов карабкаться. Я высунулся из окошка машины и оглядел длинную, задушенную сорняками тропу, которая взбиралась и взбиралась по длинному уклону, где сгущались вечерние тени. Я закрыл глаза и прочел в памяти: — До вершины три мили. Ты в самом деле хочешь идти пешком? Крамли уставился на подножие горы. — О черт, нет. — Он вернулся в автомобиль и со стуком захлопнул дверцу. — Есть хоть малейший шанс, что мы сумеем взбежать по этой чертовой тропинке? Похоже, откинем копыта. — Шанс есть всегда. Вперед! Крамли подогнал наш драндулет к краю совсем заросшей тропы, заглушил двигатель, вышел, сделал несколько шагов по склону, ковырнул носком ботинка землю, вытащил пучок травы. — Аллилуйя! — воскликнул он. — Железо, сталь! Старые рельсы, их не позаботились вытащить, засыпали землей, и ладно! — Да ну?! Крамли побагровел и рванул назад, почти закрыв собой машину. — Тьфу, проклятье! Не заводится, чтоб ее! — Жми на стартер! — Распроклятье! — Крамли топнул по педали. Автомобиль затрясло. — Так его перетак! Мы поднимались. ГЛАВА 9 Горный путь находился в двойном запустении. Сухой сезон пришел рано. Солнце выжгло полевые травы, оставив сухие ломкие стебли. В быстро тускнеющем свете склон холма до самой вершины напоминал цветом пшеничное поле под палящим солнцем. |
