Подпеть я не мог, поскольку не владел языками. Но когда невысокая стройная цыганка с распущенными волосами, с огромными миндалевидными глазами, запела вдруг по русски: «Ехали на тройке с бубенцами…» – я понял, что наступил мой выход. Подхватил сперва негромко, затем сильнее – и вдруг у нас возник превосходный дуэт… Я давно не пел так вдохновенно. И главное, всегда попадал в мелодию, хотя часто грешу обратным. Нам аплодировали.

Цыганка смотрела на меня смеющимися глазами.

Зачерпнув из бочки черпаком, старик люли налил мне в пластиковый стакан душистой жидкости. Я обжегся и поперхнулся – что то среднее между самогоном и чачей. Мне дали гитару. Мы спели «Ночь светла». Спели «Очи черные». А затем цыганка жестом велела мне отдать гитару соседу и увела меня за руку в сторону от веселья. Спиной я чувствовал ненавистный взгляд пышноусого крепыша.

То здесь, то там горели костры. Звучали песни. Лагерь состоял из дощатых построек (видно, давно брошенных владельцами), фургончиков на колесах и высоких шатров.

– Меня зовут Зейнаш, – сказала девушка, когда мы вышли на берег озера.

– Владимир, – представился я. – Можно мне с вами пожить немножко?

Веселый вы народ…

Зейнаш улыбнулась.

– Сейчас я отведу тебя к старшему, ты ему все расскажешь.

– К барону! – догадался я.

– Можно и так, – рассмеялась Зейнаш.

Я вошел в микроавтобус. Пожилой человек с хемингуэевской бородой в синем спортивном костюме «адидас» приподнял очки и оторвался от компьютера. Он сделал мне знак рукой, и я сел на ковер. Барон присел рядом, скрестив ноги, и стал внимательно на меня смотреть. Курилась чаша с благовониями.

Гудел обогреватель.

– Рассказывай, – негромко сказал барон.

И я начал говорить. О том, как поругался с женой и поэтому лишился жилья. И о том, как был бы рад пожить вместе с гостеприимным народом, объединяющим традиции цыганской и восточной культур…

– Кто ты по профессии? – спросил барон.

– Артист, – честно признался я.

Значит, работать сможешь, – произнес барон загадочную фразу.

После этого мальчик лет пятнадцати отвел меня в шатер, где лежало уже три спящих тела, и вручил спальный мешок. В сон я провалился быстро.

***

Весь следующий день я бродил по обезлюдевшему табору. На меня не обращали внимания. Один раз попросили помочь наколоть дров, с чем я блестяще справился, даже сам себе удивившись.

Один раз попросили принести с озера ведро воды. Дали тарелку кукурузной каши. Зейнаш не было видно. В автобус к барону зайти я постеснялся. Я не знал, у кого мне выведать информацию.

А к вечеру народ начал стягиваться.

Вновь зажглись костры, зазвучали песни. Но в этот раз петь мне не довелось.

– Тебе надо выспаться, – сказала мне Зейнаш. – Завтра мы работаем. Примерь этот халат и тюбетейку.

Я примерил. Оказалось, в самый раз – Зейнаш даже захлопала в ладоши.

Что мне предстоит делать, я до сих пор не представлял. Но знал, что вместе с Зейнаш пойду куда угодно.

***

– Люди добрые, – успел я произнести, но тут же осекся. С хохотом навстречу мне шел журналист Толик Мартов из «Смены».

– Ну вы там с Обнорским вообще рехнулись! – воскликнул он, хлопнув меня по плечу. – Называется: журналист меняет профессию, да?

– Дядя, помагице, пжал ста, – вцепились в штанины Толика наши пацаны.

– Э э! Мой кошелек! завопил Мартов и рванул вслед за пацанами…

– Люди добрые, – начал я по новой.