– Гады, объясните же, в чем дело?

Повзло почесал нос:

– Ерш, Леша, – это кидала с Гостинки. Его Обнорский, когда еще в «молодежке» работал, собственноручно за шкирку поймал. На суде свидетелем был. Ну тот ему всенародно и пообещал: выйду, мол, на волю и так тебя кину – век помнить будешь.

– Вот и вышел, надо полагать, – хихикнул Соболин. – Ну а ты, видно, под раздачу и попал.

– Михалыч, я должен его найти! – сказал я Зудинцеву, понимая, что помощи больше мне просить не у кого.

– У у, ищи ветра в поле… Я, конечно, справки наведу, но, честно говоря, шансов ноль. – Он взял у меня медаль и стал рассматривать, как редкую драгоценность. – Все по честному… Пятьсот восемьдесят шестая проба… Чистая медь – можно на «Апрашке» втюхать. Рублей за тридцать…

Я глухо застонал. Соболин изобразил участие:

– Ты хоть выяснил, что за хата?

– Снял у бабки с Московского вокзала на три дня. Она его два раза только и видела – пока я колеса менял, он ей и ключ успел отдать… Она говорит: сел на поезд и уехал в Чечню…

– Ну понятно, Родину защищать… – фыркнул Зудинцев.

– Обнорский не переживет, – вздохнул Повзло. Ему было жалко Обнорского. – Если, конечно, это действительно Ерш…

Тут открылась дверь, и вошла Ксюша.

С ней вошел новый аромат, гораздо лучше утреннего. Его источником был газетный сверток, который она держала в руках.

– Первый вкусный запах за весь день!… – сказала она. – На охрану передали – для руководства. Коль, кого за пивом пошлем?

– Какое пиво в разгар рабочего… Ого!… – Повзло извлек из свертка огромную вяленую рыбину.

Тут приступ хохота сразил Зудинцева. Сквозь смех он выговорил:

– Ерш! Беломорский! Вкуснотища а!

И я, бормоча проклятия, выбежал из кабинета. А вдогонку мне несся голос Соболина:

– Лех, если ты за пивом – мне светлого, банки три!

***

Понедельник был ужасен. Спать в эту ночь я не мог, и, несмотря на грязные намеки Горностаевой, оборвавшей мне телефон, я провел ее в самых злачных местах Петербурга, пытаясь нащупать следы этого поганца. Первым делом я оторвался на ничего не понимающем Будде. После нескольких оскорблений действием, которые я ему незамедлительно нанес, он сказал мне все, что знал. Знал он, как выяснилось, только то, что Ерш был в некотором роде звездой преступного мира и легендой Невского проспекта одновременно. И что он недавно вышел после отсидки.

Проститутка Гортензия, которая в этот вечер была на больничном, то есть отходила после бурно проведенной ночи в забегаловке на «Ланской», встретила меня ласково и тоже сказала все, что могла.

К сожалению, ничего членораздельного (как бы сомнительно это ни звучало по отношению к проститутке) я не услышал – она уже основательно догналась по старым дрожжам. Поэтому мне пришлось ограничиться двумя ударами в морду ее сутенеру, который предложил мне «пройтись в туалет с этой леди», и уйти ни с чем. Исключая легкое моральное удовлетворение и нытье в правом кулаке.

С утра, обложившись архивными документами и чашками с холодным кофе, я сидел за своим столом. Первой появилась Лукошкина.

– Что? – несколько истерично поинтересовался я.

– Леша, мне завтра в Москву лететь – давай деньги на билеты!

– Анечка, сейчас нет, – сдерживаясь изо всех сил, проговорил я. – Заплати из своих, я потом компенсирую.

– Ну у, начинается… Пусть Обнорский с тобой разбирается.

Дверь закрылась, и я попытался погрузиться в документы, но тут же зашел наш ловец малолеток.