– Что вылупился? – Моему ангельскому терпению приходил конец. – Голых не видел? Брюки, говорю, снимай!

Парень, как загипнотизированный, не сводя с меня глаз, стал расстегивать «молнию» на джинсах. Брюки эти, по всему, лет эдак пять не знали стирки: края штанин замахрились, вся ткань была в подтеках машинного масла. Фу! Как же я их надену? Меня передернуло.

Что– то слишком долго он возился со своим гульфиком.

Я перевела взгляд на его лицо.

Оно неожиданным образом преобразилось. И не в лучшую сторону. Парень насупился, губы его сложились в жесткую полоску, он нехорошо засопел.

– Э э, парниша, – догадалась я. – Ты не о том думаешь. Я тебе брюки для чего велела снимать? Чтобы наготу свою прикрыть. А ты – о чем? И думать не мечтай.

Он уже спустил джинсы ниже плавок и в таком виде неловко попытался сделать шаг в мою сторону, когда что то его отвлекло и он, нервно вжав голову в плечи, стал натягивать штаны обратно.

Я быстро повернулась, повторив его взгляд.

– Что здесь происходит?

В трех метрах от нас стоял Обнорский.

– Вот! – Я беспомощно ткнула в сторону удиравшего трактора остатками своей одежды.

Андрей молчал. На нас летели брызги с залива, и он, вероятно, превратился в немой соляной столб.

– Ты не думай ничего такого…

Я только хотела брюки с него стянуть.

В качестве компенсации.

Андрей молчал.

– Ну не могу же я в таком виде в Питер возвращаться! – Меня в некотором роде смущало, что я впервые предстала перед шефом неглиже, но еще больше настораживало его молчание.

Я потопталась на месте, перебирая босыми ногами песок. И наконец посмотрела ему в лицо.

На Обнорском лица не было. Был набор из его частей – глаз, рта, носа, – хаотично двигающихся в разных направлениях и, похоже, абсолютно неуправляемых. Обнорский… хохотал.

От хохота у него сотрясалось все тело. Он делал судорожные глотательные движения, но ничего не помогало: из перехваченного горла не раздавалось ни звука. Наконец, в пароксизме гомерического хохота он бухнулся на песок. Солнце било ему в лицо, и сквозь прикрытые ресницы – из под которых еще минута и брызнули бы слезы, – он продолжал озорно смотреть на меня.

– Ну, Светка, – у него, наконец, прорезалось больное горло, – много я про тебя разных историй слышал, но думал, что половина – выдумка.

А теперь вижу – правда.

Андрей откинулся на расставленные руки и продолжал – иронично, как мне показалось, – рассматривать меня. Его взгляд был бы раздевающим, если бы на мне была хоть ниточка. Но не было ничего, чем бы могла я занавеситься от этих озорных, смеющихся глаз.

– Ведь на полчаса всего отпустил от себя и – что? Борется голая на пляже с каким то маньяком. Еще и штаны его попросила снять… – Обнорский опять зашелся в новом приступе смеха. – Нет, Завгородняя, с тобой точно не соскучишься…

У меня предательски защипало в уголках носа. Еще час назад я так хорошо о нем думала. Думала, вот будем вместе лежать на пляже, будем загорать и разговаривать. Или – молчать.

А он…

Я беспомощно развернула бывшего салатного цвета маечку (любимую, всю зиму мечтала, как надену ее в первый раз летом), бывшего изумрудного шелка брючки… Я думала, увидит меня Обнорский – порадуется. А он…

Я отвернулась: почувствовала, как соленая влага неожиданно подступила к глазам.

– Све та! Эй! Ты – что?…

Лучше бы он молчал. А он…

Я размахнулась, чтобы швырнуть куда подальше это былое великолепие. Но покачнулась и поняла, что падаю. И упала бы. Если бы не его руки, вовремя подхватившие меня…

***

– Поехали?

Андрей, видно, забыл, что я осталась без одежды.