В дверь негромко постучали. Каструни пошел открывать и вскоре вернулся с подносом на котором стояли стаканы, кувшин со льдом и две бутылки – коньяк «Курвуазье" и виски „Джонни Уокер“.

– Курвуазье? – спросил Трэйс, удивленно поднимая брови.

– Это для меня, – сказал Каструни. – Всему прочему я предпочитаю коньяк или бренди. А остальные напитки для меня граждане второго сорта. Уж поверьте, я в подобных вещах разбираюсь, поскольку это моя профессия. Наша семья в виноторговом бизнесе с… одним словом, очень давно. – Он наполнил стаканы и один протянул Трэйсу. – Будем здоровы!

– Будем! – ответил Трэйс, беря стакан и делая глоток.

После этого они уселись в кресла и Каструни начал свой рассказ, умолкая лишь затем, чтобы прикурить очередную сигарету или снова наполнить стаканы. Прежде всего он рассказал, как ему пришлось бежать с Кипра, о Гуигосе и Хоразине, затем он перешел на Хумени и поведал о той ночи, когда совершил для себя ужасное открытие, получившее подтверждение на вилле у прибрежной дороге к северу от Ларнаки. Он старался по возможности ничего не объяснять и излагал практически чистые факты или то, что, как ему казалось, было фактами, предоставляя любознательному уму и воображению Трэйса домысливать все остальное. Видимо, по его мнению пожелай Трэйс узнать какие либо подробности, он сам не преминет задать вопрос.

Так и случилось.

– На чем вы сидите, Димитриос? – негромко спросил он, когда ему показалось, что Каструни закончил свой рассказ.

– В каком смысле? – его собеседник, похоже, был озадачен вопросом.

– Чем вы мажетесь? На чем торчите? Курите, нюхаете или ширяетесь? – Трэйс внимательно наблюдал за его реакцией, но, к его разочарованию, ее не последовало.

– Ширяюсь? – глаза Каструни расширились – он наконец уразумел, о чем его спрашивают. – Вы имеете в виду наркотики? – Он отрицательно покачал головой. – Нет, я их не употребляю, и никогда не баловался. Если, конечно, не считать наркотиком сигареты.

Трэйс задумчиво сделал очередной глоток. Потом довольно долго сидел не говоря ни слова. Может быть даже чересчур долго.

– Не верю я в сатиров, – наконец сказал он. – И, честно говоря, сомневаюсь, что вы действительно видели все то, о чем рассказываете.

– Это не был сатир, – возразил Каструни, – ну разве что в половом смысле слова. Нет, поскольку сатир – это полукозел. Ну, нечто вроде Пана, понимаете? К сожалению, это чистый миф. Хумени же существо вовсе не мифологическое…

– В таком случае, у него просто уродство. Вы видели просто калеку с сильно изуродованными или обожженными в результате несчастного случая ногами.

Каструни отрицательно покачал головой, но не успел он выразить свое несогласие вслух, как Трэйс продолжал:

– И вы, значит, утверждаете, что он изнасиловал мою мать?

– В ту ночь он изнасиловал трех женщин: гречанку, турчанку и вашу несчастную мать.

– Но, по вашим словам, они не понимали, что с ними происходит, поскольку были чем то одурманены, так?

Каструни отвел глаза. Через мгновение он произнес:

– Я понимаю к чему вы клоните. На тот случай, если я все таки говорю правду, вы хотели бы услышать от меня подтверждение того, что ваша мать при этом не страдала. Что ж, судя по тому, что я видел, физических страданий она скорее всего не испытывала – во всяком случае не там и не тогда – а если и испытывала, то вряд ли запомнила это. Они – эти несчастные женщины – практически не понимали, что с ними происходит. Главные страдания для них начались гораздо позже и тогда же им потребовалась медицинская помощь. Но, к счастью, вашей матери в этом плане повезло гораздо больше чем остальным, поскольку она сама работала в британском военном госпитале в Дхекелии.