тобой - не помню. Одним словом, идем по траве, по полю. Впереди - деревня.

Красивая такая, домики уютные, крепенькие - как игрушки. Идем, а сзади

семенит какой-то... Мне почему-то показалось, японец. Маленький,

чернявенький, в белом халате. Бежит, хватает за руки, норовит что-то

сказать. Я отмахиваюсь, прибавляю шагу, а он не отстает. Наконец забегает

вперед, руки расставляет, и мы, так и быть, останавливаемся. И тут... Я не

очень понял, как это получилось... Он, этот японец, как будто бы берет за

край деревни - и отодвигает в сторону. Словно шторы отдернул,

представляешь? А там - за этими "шторами" - рычаги, пружины, шестеренки -

чего только нет! Ну... собственно, и все.

  - М-да... - только и сказал я.

  - Я же говорил - чушь, - виновато развел руками Петька. - Но это только

цветочки. Я после такого дела проснулся, минут пять провалялся,

удивленный, - и опять уснул. Самое-то жуткое утром началось. Помнишь, у

меня дома целая стенка фотографий? Еще от бабки с дедом остались. Я

просыпаюсь, смотрю на одну. Там мой дед с тремя офицерами. Они тогда в,

Праге были, после войны. Всю жизнь смотрел на эту карточку, привык к ней,

как к обоям. А тут вдруг что-то во мне дрогнуло. Зову свою маманю с кухни

и спрашиваю: вот этого майора, слева от деда, Николаем зовут? Она говорит,

да, дядя Коля. Она ведь тоже с дедом в Праге жила, он там долго был и всю

семью туда перевез. Матери моей тогда лет четырнадцать исполнилось, она

всех дедовых друзей помнит.

  - Петя, - не выдержал я, - все-таки что странного в том, что дедушкиного

товарища звали дядей Колей?

  - Да странно то, что я об этом знаю! Я ведь вживую не видел его никогда.

Ты дальше слушай. Я с матерью утром полчаса перед этими фотографиями

стоял. Там масса людей, про которых я никогда ничего не знал, не

спрашивал, потому что они мне были неинтересны. И вдруг выясняется, что я

про каждого что-то знаю! У одного дочка завмагом стала, другого машиной

задавило, третий дом какой-то продал... Скажи, откуда это взялось? А ведь

это еще не все. Отошел я от фотографий, двинул на работу, а в голове - то

одно, то другое. Столько всякого мусора в мыслях, ты себе не представишь...

  - Мусора, говоришь? Ну почему же? Представлю. Петька пристально посмотрел

на меня.

  - А ну, выкладывай, - велел он.

  - Может, сначала ты договоришь?

  - Собственно, я уже договорил...

  Я кратко поведал Петьке о своих видениях. Рассказал все честно, ничего не

утаивая. Даже про ночные слезы не умолчал. Он слушал меня, и было видно,

что надежд разобраться по горячим следам остается все меньше. Все только

запуталось.

  - Мы серьезно влипли, Олег, - сказал он.

  - Это неизвестно, - я покачал головой. - Надо еще разбираться.

  - Все известно! Ты хоть понимаешь, что мы немедленно должны обо всем

доложить начальству?

  - Доложим. Не первый раз. Сделают нам тесты, экспертизы - на амнезию, на

шизофрению, на еще какую-нибудь дрянь, разберутся, что опасности мы не

представляем. Лично я никаких других изменений в себе не чувствую.

  - Нет, Олег, ты так ничего и не понял. Скажи, ты согласен, что после того,

как это ершовское чудище ударило нам по мозгам, у нас открылось какое-то

шестое чувство? Ну посуди сам - раз я по фотоснимкам могу определять имена

и биографии...

  - Ты - да. А что со мной - еще неясно.

  - Да все тут ясно, Олег! Знаешь, кто теперь мы с тобой? - он даже понизил

голос. - Мы - аномалы! Дошло?

  - Аномалы... - я словно бы попробовал это слово на вкус. Вкус показался

горьковатым.