— В чем это выражалось?

— Марина однажды сказала, глядя в окно, на обнаженный садик: «Последняя моя осень здесь». Я спросила: «С работы собираешься уходить?» Она: «Вообще собираюсь уходить». — «Как это?» — «Шутка». Но она не шутила.

Богатое погребение плавно перешло (через паузу — проезд по Москве) в богатые поминки: стол накрыли лакеи из близлежащего ресторана под присмотром соседок. Ежели актер-коммерсант совершает преступления по страсти (размышлял Валентин после первой стопки), то обходятся они ему недешево. Сыщик выбрал удобную позицию в конце стола (точнее, двух составляющих столов) прямо против елки (странно-неуместным выглядело рождественское дерево в свете событий убийственных), чтоб не терять из поля зрения главных действующих лиц и провести беседу с Никитой Всеволодовичем — костюмером, пристроившимся на стуле возле двери. Даша по приезде заперлась в своей комнате, а Жанна исчезла бесследно, еще с кладбища.

Валентин закурил и сказал:

— Потрясающие события, правда?

— Потрясают! — Старик покивал. — Не укладываются в голове.

— Я хочу их распутать.

— Вы? Вам передали «дело»?

— Нет, я не следователь, просто знакомый Пчелкиных.

— Кого?

— Марина и Даша — урожденные Пчелкины.

— По-моему, на похоронах Алеши вас не было, — проявил неожиданную наблюдательность расстроенный свидетель, поспешно выпил стопку и будто украдкой закусил селедочкой.

— Я недавний знакомый и не имел удовольствия знать Алексея Васильевича.

— Человек сильного душевного обаяния, но по сути нервный и слабый. Действительно жертва.

Характеристика покойного Валентина заинтересовала.

— Слаб физически?

— О нет. Гневливый, но отходчивый. Знаете, современные симптомы интеллигента… — Старик подумал, мимолетом прожевав кусочек сыра. — А может, вечные: подвержен порывам и неудачлив в их исполнении. Неудачлив до конца, до трагической своей смерти.

— Какой же порыв увлек его из театра двадцать восьмого ноября? Ссора с постановщиком спектакля?

— Да ну. Скандал был уже следствием, а вывели Алешу из равновесия до этого.

— Кто вывел?

— Его враг — «дракончик».

— Расскажите! — Валентин прямо обомлел… значит, Даша не сошла с ума, не выдумывает, не шутит кощунственно…

Они переговаривались тихо-тихо, впрочем, никто на них не обращал внимания: тон за столом задавали музейные дамы, со скорбным умилением воспевающие покойницу; тройка «подозреваемых» помалкивала и попивала. Вдруг Борис поднялся и вышел, должно быть, к Даше.

— Где-то в четвертом часу, в перерыве между репетициями, мы на сцене обсуждали детали с Алешей и режиссером. Из кулис позвали: «Алексей Васильевич, к телефону!» Он вернулся скоро… какой-то другой, словно чем-то пораженный до предела, до неистовства. Я-то сразу почувствовал, я-то его знал, а постановщик — не наш, приглашен со стороны на «Бешеные деньги» — высказался, как нарочно… грим, мол, вульгарен и т. д. Алеша так и взвился, слово за слово. Поорали, покуда Гаврила, режиссер то есть, не взял себя в руки, отдаю должное. Говорит: «До полшестого вы свободны, давайте остынем, я пока второй акт прогоню». — Костюмер принял «Абсолют» и проглотил кусок ветчины. — Но Алеша не остыл, отнюдь. В половине шестого является на сцену…

— А где до этого был?

— У себя в закутке, в гримерной.