Она оставила его одного перед классом; мне подумалось, что это довольно жестоко с ее стороны, поскольку шел седьмой урок и большинству отчаянно хотелось домой. Очевидно, она решила, что с горсткой старшеклассников блюститель порядка точно справится. Вот только преступника хотя бы можно пристрелить, в отличие от целого класса юнцов, у которых не закрываются рты.

– Привет, – произнес полицейский.

Он оказался совсем молоденьким, хоть и был весь обвешан кобурами, баллончиками со слезоточивым газом и прочим разнообразным вооружением, очевидно, для придания облику солидности. Он покосился на миссис Румински, которая молчаливо возвышалась на пороге класса, и провел пальцем по сверкающему жетону с именем на груди. «Уильям Кениг». Миссис Румински упомянула, что он выпускник нашей замечательной школы, но ни его имя, ни лицо ни о чем мне не говорили.

– Моя фамилия Кениг, я из полиции. Ваша учительница, миссис Румински, на прошлой неделе попросила меня прийти к ней на урок.

Я покосилась на Оливию, которая сидела за одной партой со мной, чтобы выяснить, что она об этом думает. Оливия, как обычно, была сама аккуратность, воплощенная отличница. Ее темные волосы были заплетены в идеальную французскую косу, строгая блузка безукоризненно отутюжена. Из речей Оливии никогда нельзя было узнать истинные ее мысли. Чтобы догадаться о них, нужно было заглянуть ей в глаза.

– А он симпатичный, – шепнула Оливия. – Люблю бритых. Думаешь, мама называет его Уиллом?

Я пока что не научилась реагировать на интерес к противоположному полу, который Оливия начала проявлять совсем недавно, зато не скрываясь, поэтому просто закатила глаза. Он был симпатичный, но не в моем вкусе. Наверное, я пока и сама толком не понимала, какой он, мой вкус.

– Я поступил на службу в полицию сразу же после школы, – продолжал между тем Уилл. Он произнес это очень серьезно, в духе «служить и защищать». – Это именно то дело, которым я всегда хотел заниматься и которое считаю своим призванием.

– Оно и видно, – шепнула я Оливии.

По‑моему, его мама все‑таки не называла его Уиллом. Уильям Кениг покосился на нас и положил ладонь на рукоять пистолета. Наверное, это была просто дань привычке, но выглядел его жест так, как будто он раздумывает, не пристрелить ли нас за шушуканье. Оливия нырнула под парту, несколько девчонок захихикали.

– Это прекрасная возможность сделать карьеру, к тому же одна из немногих, не требующих обучения в колледже, – продолжал он. – Никто из вас... э‑э... не задумывался о том, чтобы поступить на службу в полицию?

Это «э‑э» его и сгубило. Если бы он не заколебался, думаю, наш класс удержался бы в рамках приличий.

Чья‑то рука взметнулась вверх. Элизабет, одна из тех, кто до сих пор ходил в черном после гибели Джека, спросила:

– А правда, что тело Джека Калпепера похитили из морга?

В классе немедленно зашушукались, и вид у Кенига стал такой, как будто у него и в самом деле появилась веская причина пристрелить дерзкую девчонку.

– Я не имею права разглашать обстоятельства дела, расследование которого еще не завершено.

– Значит, идет расследование? – послышался откуда‑то с передних рядов мальчишеский голос.

– Моя мама слышала об этом от диспетчера, – перебила его Элизабет. – Это правда? Зачем кому‑то похищать тело?

Версии посыпались одна за другой.

– Для отвода глаз. Прикрыть самоубийство.

– Для контрабанды наркотиков!

– Для медицинских экспериментов!

Кто‑то из парней предположил:

– Я слышал, у родителей Джека в доме стоит чучело белого медведя. Может, они решили из Джека тоже сделать чучело.