— И что ты ко мне цепляешься? — спокойно ответила Надя. — Да разве ж мне Топчие родичи или сваты? Только я так скажу: напрасно старика держат! Не станет Варя в селе хорониться. Дура она, что ли?

Неужели, думали после ребята, Гриша все-таки знает об их делах и о том, что они прячут девушек? Знает и молчит? Это никак не укладывалось в голове у ребят. Плохой он, Гриша, или человек как человек?

Мальчишки, особенно Борис, начали дразнить Надю: «Вон твой ухажер топает».

Но Надю не так-то легко было вывести из себя.

— Этот ухажер, между прочим, спас нас от беды, — ответила она однажды Борису, холодно взглянув на него своими зелеными глазами.

Домна Федоровна, с которой ребята по-прежнему всем делились, советовала ни в коем случае не говорить Варе Топчий об отце. И Прасковья Яковлевна Никулина сказала Лене:

— Мы-то с Топчием, считайте, отжили свое! А вам жить да жить. Поверьте моему слову: век он вам не простит, если что стрясется с Варей.

Почти все каровцы уже открыли матерям свою тайну. Лена — первая. Прасковья Яковлевна выслушала дочку без удивления, точно ждала этого. В их чистой, просторной хате часто останавливались гитлеровские офицеры. И может, Никулиным особенно не везло, только не было среди этих офицеров… людей. Не забыла Прасковья Яковлевна и восемнадцатый год, когда немцы оккупировали Украину… Нет! Не могла Прасковья Яковлевна сказать Лене: «Пусть пишут листовки другие, а ты не смей».

Оля Цыганкова долго не решалась довериться матери, а та не могла понять, куда и зачем так надолго дочка уходит из дому.

— Мне уж соседи глаза колют — мол, нашла твоя дочь время для гулянок! — гневно стыдила она Олю. — Чтоб ни шагу больше из хаты! Не пущу!

В конце концов Оля объяснила матери, что уходит не на гулянье. Мать долго плакала, крепко прижав девочку к груди, но ничего ей не ответила. Своим молчанием она словно говорила: «Мне страшно за тебя, но я не могу, не смею тебя удерживать! Ты поступаешь, как надо».

О том, что это она наклеила на спину полицая листовку, Лена матери не сказала. И что она наказана товарищами — тоже. Но легко ли обмануть мать? Прасковья Яковлевна уже заметила, что Лена не в себе.

А она и вправду томилась, грустила. Вася, знавший ее лучше остальных, понимал, что с ней происходит, но молчал. Не хотел Вася навязывать ребятам свою волю, — они наказали Лену, они пусть и решают: настало ли время снять наказание?

Как-то Оля Цыганкова сказала:

— У нас бумага кончается. Кого бы нам послать в Артемовск?

— Может, Лену? — как ни в чем не бывало спросила Надя.

Лена ничего не сказала, только навострила уши. Она ждала, что скажут мальчики и, главное, что скажет Борис.

— А что же? — ответил Володя Моруженко. — Она у нас храбрая.

— Давайте пошлем Лену, — согласился Борис.

Тут Лена осмелела.

— Ведь это же очень хорошо, что я маленькая! Только лучше! Они меня и не заметят вовсе. На что им маленькая?

И вот Лену отправили в Артемовск к родным Толи Прокопенко: они обещали ему достать бумагу.

Однако стоило Лене уйти из села — одна на рассвете отправилась она в степь, а провожавшая ее Надя стояла у околицы и долго смотрела, как исчезает вдали крошечная фигурка, — и ребята затосковали.