— Еще бы! — воскликнул Толя Погребняк. — Наверно, мать его и научила, как наши деревни жечь! Вот гад!

— Говорят, в Козловку девушка из плена прибежала вся изуродованная.

Варя снова взяла фотографию, где старая женщина с белыми волосами держала на коленях мальчика.

— Это, значит, и есть Ганс, — сказала она. — А это его бабушка. А здесь, отдельно, его мама, которая умерла. А он, значит, не знает, что она умерла.

Все наклонились над фотографией. Мальчик смотрел на них с любопытством и серьезно и, казалось, каждую минуту готов был убежать.

— Может, он и ничего, — сказал Толя Погребняк, — только…

— Только вырастет таким же зверем, каким был его отец, — резко сказал Борис.

— Подождите, — сказала Надя. — Вася, дай письмо. Может быть, они, этот немец со своей матерью, совсем не о том говорили, в этом, как его… в Мюнхене. Смотрите. Что посеешь, то и пожнешь. По-моему, это она его, наоборот, предупреждала, а он сейчас вроде горюет о чем-то…

— Еще бы! Прижали ему хвост, вот и загоревал! Теперь все они будут горевать! Волк проклятый.

— А мне кажется, — сказала Варя, — что это тот самый немец…

— Рехнулась ты на этом немце! — заявил Толя Цыганенке. — Скоро он будет тебе по ночам сниться.

— А что? Он похож на того? — с тревогой спросила Оля.

— Да нет. Не знаю…

— Бросьте, девчонки, — начал Борис. — Фашист и есть фашист…

— Постой, — сказал Вася, — погоди минутку. Я хочу еще раз посмотреть, что он про нас пишет…

— Как про нас?

— Да вот: «…чтобы не пришлось ему видеть того, что видят русские дети…»

— Так ведь это он своего сынка жалеет, а не нас! — крикнул Борис.

Вася покачал головой.

— Не знаю…

— Ну чего тут не знать! — волновался Толя Погребняк. — Станет фашист о русских детях думать.

— Почему же? — зло вставил Борис. — Он думал. И о Кольке Панченко он подумал и о Костике.

— А, бросьте, ребята! Не стоит он того, чтобы о нем разговаривать!

— А что же дальше? — спросила Лена. — В письме-то что дальше?

Вася снова стал читать.

«Мюллер ведет себя все так же, а может быть, и еще хуже с тех пор, как его произвели в обер-лейтенанты. Вчера вынул револьвер и выстрелил в мальчика, работавшего на огороде, просто так. Мальчику было лет девять, как и нашему. Иногда мне кажется, что я с ума сойду, так я его ненавижу. И он это чувствует. Недавно мне передавали его угрозы. Наплевать, мы здесь стали не из пугливых. Но только…»

На этом письмо обрывалось. Ребята молчали. Этот немец казался им странным.

— Ну и что же? — нерешительно начал Толя Погребняк. — Немец ненавидит немца… Разве не может так быть?

— Но ведь за что! — воскликнула Лена. — Главное, надо смотреть — за что! За то, что он выстрелил в нашего хлопца!

Варя глядела перед собой недвижным взглядом.