Меня заранее страшит роль дяди при ТАКИХ племянниках. Боюсь, с ними я рано поседею и высохну. Как Лабрис.

— Это предложение руки и сердца? Сделанное как умеешь? — Эми шипит и дымится, как раскаленная сковородка.

Ее можно понять: ну и предложеньице! Посреди моря на яхте — романтика! — вот только это яхта какого-то бандита, недавнего охотника до тела невесты. Без колец, без цветов, без вечерних нарядов — да что там, наша кожа еще влажная от морской воды и пота, скопившегося под гидрокостюмом. Мы оба грязные, ненасытные и… свободные. Сквозь соль, пот и море я чувствую вкус крови и понимаю, что она обильно течет по лицу. Кажется, я пропустил пару ударов по голове — там, на оставшемся позади острове Йонагуни.

— Эмиль! Ты что? Эмиль!

В моем воображении возникает картина: я надеваю Яну кольцо на палец, чтобы навсегда, навсегда, навсегда, навсегда, но что именно навсегда, додумать не успеваю — обморок поглощает меня, как самое глубокое море.

Прихожу в себя уже в каюте, с пластырем на виске и со своим парнем под боком. Наконец-то. Бросаю взгляд на Яна: он близко и одновременно словно за сотни морских миль. Меня к нему не пускает поводок — сестра, отец, дядя, семья, даже собственное тело держат меня на сворке. Ян никогда не будет принадлежать к нашему клану, никогда не захочет стать Кадошем, пусть это и приносит неисчислимые выгоды. Он другой. Он не наш. Он чужак. И поэтому я сделаю все, чтобы остаться с Яном, а не вернуться к отцу или к кому-нибудь из Кадошей, чье сумасшествие мягче, человечней. Зато сестре подавай именно таких, как отец и Джон — совершенно, идеально безумных.

— Как ты себя чувствуешь? — мягко спрашивает Ян.

— Не мой обморок, — хриплю я, надеясь, что разъяснения не понадобятся.

И сердцебиение не мое, хотя оно сотрясает кости, так, что тело ходит ходуном. Это всё следствия волнения Эмилии, ее буквально разрывает. Я ощущаю дихотомию сестренкиных чувств, желание оберегать, равно как и желание уничтожить. Меня потряхивает от адреналиновой волны, протекающей через мое тело. Источник адреналина находится в теле сестры, а я всего лишь прокачиваю через свои вены наркотик, за дозой которого Эми гонится всю жизнь. И Джон. И Ребис. И даже Лабрис.

Что ж я за урод такой, даже халявный адреналин мне не в кайф.

— Это я виновата, — произносит сестра над моим левым плечом и накрывает своей ладонью мою руку. — Прости.

— Да ладно, — бормочу я. — Мне-то что, мое сердце точно выдержит.

— Хорошо, что оно у меня есть, — нечаянно проговаривается сестра.

И лица Джона и Яна становятся задумчивыми.

— Ты уверен, что пересадка возможна? — спрашивает Эмилия своего жениха (И брата! — тянет ехидный голосок у меня в голове. Заткнись, — отвечаю я, — в наши дни ничто не мешает им пожениться и нарожать кучу детишек, странных что пиздец!). — Однажды я его угроблю. — И никто не знает, имеет ли Эмилия в виду меня или свое многострадальное сердце. Хотя до разделения это одно и то же: ее инфаркт — мой инфаркт, ее аневризма — моя аневризма.

Джон смотрит на Эми с непроницаемым выражением лица, и я сразу понимаю: если и ответит, то непременно соврет. Правильно. Утешитель-адреналиноман — то, что надо Эмилии для жизни на грани. Он готов рискнуть собой, она готова рискнуть собой — но вот вопрос: готовы ли они рискнуть друг другом?

— Мать найдет самого лучшего хирурга. Оплатит любой уровень услуг.

Ого. Кажется, Джон нашел способ добыть деньги на наше разделение и лечение Эми, не грабя банки и дилижансы.