Якудза не пытается меня остановить. Он просто молчит. Похоже, у Короля это означает высочайшую степень одобрения.

— Но-но, мальчик! — поднимает ладони Кадош. — Я вам необходим.

— Необходим, — соглашаюсь я. — Необходим, как кошке деньги.

— Конечно, вы найдете близнецам хирурга. И даже хирурга лучше, чем я. Но без меня вам нипочем не расплести мозги, которые я заплел самолично.

— И все-таки не нарывайся, — как можно убедительней произношу я. — Быстрой смерти ты не получишь. — И бросаю взгляд на море, в глубине которого ходят гибкие тени.

Ребис небрежно машет рукой, как будто его жизнь и смерть — что-то неважное, есть вопросы и поважнее: удавшийся эксперимент, меткое словцо, моральная победа над якудзой по прозвищу Король.

— Знаешь что-нибудь про отцовский или материнский эффект? — спрашивает Кадош у японца.

Тот не отвечает, но и так понятно: не знает. Нам остро не хватает Джона, опытного в играх Кадошей и реагирующего на собственного отца со снисходительностью, которая заставляет усомниться, кто тут чей ребенок. Неприятный, избалованный, злой, гениальный ребенок.

— Из-за опасности того или другого я не могу позволить близнецам завести детей от посторонней особи, — признается Ребис, изображая чистосердечность.

— Сибкросс или беккросс? — неожиданно вспоминаю я Джоновы предположения насчет возможной участи близнецов. — Ты уже выбрал, с кем их скрестить?

Кадош смотрит на меня нечитаемым взглядом, якудза — заинтересованным. Он не понимает, о чем речь, но не тратит время на расспросы, с восточной терпеливостью ожидая, пока течение пронесет мимо пусть не труп врага, но всю необходимую информацию.

И тут возвращается Джон с близнецами, мокрыми насквозь, несмотря на их гидрокостюмы немыслимой конструкции. Эмиль и Эмилия злы до чертиков и, кажется, готовы убивать. Глядя на Джона, все понимают: их чувства взаимны.

— Я слышала, как вы с папашей обсуждали, что ты можешь ему предложить! — рычит Эмилия. Рычит не хуже, чем до того рычал я сам — каждое слово состоит не из звуков, а из чистой, беспримесной, звериной ярости.

— Слышала? — изумляется Ребис и виновато смотрит на Джона: прости, недоглядел.

Эми и Джон смотрят на него, одинаково повернув головы, словно на лишнюю, мешающую вещь, так же одновременно отворачиваются и продолжают самозабвенно ругаться.

— Так ты нарочно дала этому мудаку по морде? Чтобы помешать мне выкупить тебя?

— Я бы ему и просто ДАЛА, чтобы ты понял: не смей мною распоряжаться!

Впервые в жизни вижу, как обычная ревность превращается в скульптурно вылепленное, идеальное бешенство.

— А кто вправе тобой распоряжаться? Он? — шипит Джон, ткнув пальцем в их общего, черт бы его побрал, папеньку.

— Никто из Кадошей! Слышишь? Никто!

— Прекрасно. Когда тебя отрежут от братца, я сделаю так, что ты никогда никого из нас не встретишь!

— Из нас? Ты, я вижу, воссоединился с дорогим семейством?

— Да! — грохочет Джон. — Со ВСЕМ семейством!

— Что это зна… — начинает Ребис. На его лице замешательство. Приятно видеть на его наглом, холеном, самоуверенном лице чувство, столь редкое для Кадошей.

— Я нашел свою мать! — орет Джон и со всей дури лупит по кормовому флагштоку. Тот с хрустом переламывается, а вся наша компания оседает, как тесто от удара.

Эмилия

Ну и что? — хочу спросить я. И Эмиль хочет спросить то же самое, и Ян.