— О, наш криминальный друг спалился. Выгнал из кустов засадный полк ниндзя. Бедные янки!

Я отнимаю у него оптику и пытаюсь рассмотреть сверкающую золотом дорожку на воде — есть ли на ней черная сдвоенная тень? Есть. Близнецы вынырнули далеко в море и плывут навстречу катеру. Конечно, остается риск, что прикормленные туристами акулы-молоты примут их силуэт за черепаший, но Джон, если поторопится, перехватит Эмиля-Эмилию далеко от яхты, в прибрежной полосе. Перевожу бинокль на пляж.

На берегу какая-то свалка, пыль столбом и вихри песка. Так и есть, джапы мочат янки, но никаких ниндзя, никаких мастеров рукопашного боя. Наоборот, ощущение такое, что местные рыбаки сбежались и вступились за чемпиона. Как вышло, что Шачи-сан бился один против отряда пьяной солдатни, никакой полиции не докопаться. Бред про двутелого андрогина в полиции похоронят как… как всякий пьяный бред. Обдолбанному американцу что-то померещилось, он полез в драку, да не к кому-то, а к кумиру всей Японии, дружки его, естественно, обрадовались бесплатным боям без правил, зато не обрадовались истинные японцы и так далее, и так далее. Сиамские близнецы? Разнополые сиамские близнецы? Пить меньше надо, янки, ханадзакэ вам не виски.

И все-таки придется увезти близнецов с острова, не возвращаясь в гостевой домик. Чтобы даже те, кто видел Эмиля и Эмилию, не смогли сказать, где их можно увидеть снова. Чтобы не вызывать ненужного интереса американских служб, когда те станут разбирать инцидент с дракой. Чтобы ЦРУ, которому есть дело до всего на свете, не попыталось забрать Кадошей-младших в свои легендарные лаборатории для своих бесчеловечных опытов. Хватит Эмилю-Эмилии служить науке.

— Они еще послужат. — Кадош читает мои мысли, словно бегущую строку. — Но не какой попало науке, а моей.

— Которой? Алхимии? Евгенике? Герменевтике? — неприязненно спрашиваю я.

Кадош возводит очи горе: что спорить с убогим? — и оборачивается к якудзе:

— Так что я говорил? Даже ты не можешь сопротивляться, хотя и не хочешь переспать ни с моим мальчиком, ни с девочкой. Опасно для них — опасно для тебя.

— Я защищаю уважаемого человека, — хмуро отвечает Король.

Абба Амона смотрит на него с неприятной ухмылкой и продолжает:

— Как экспериментатор я доволен: мое детище заставило пожертвовать собой звезду. Не какого-то жалкого журналиста… — Поганец демонстративно не смотрит в мою сторону, но мне все равно хочется швырнуть его акулам. — …А кумира целой страны.

— Не твои дети, но собственное благородство заставляет Шачи-сан жертвовать собой. Он не сможет жить опозоренным.

— А ты?

— А я смог.

— И поэтому сейчас твои люди спасают вашего спортивного идола, охраняют Эмиля-Эмилию, вместо того, чтобы схватить меня и везти туда, куда скажешь? Поэтому ты болтаешь со мной о вещах несущественных, но для тебя неприятных, имитируя переговоры? Которые, кстати, тебе не нужны, ты здесь Король.

— У меня договор с Нигредо.

— Нигредо! — Смешок Ребиса звучит пренебрежительно. Как можно в таком тоне, с таким видом говорить о родном сыне? — Он давно сломан и никогда не будет починен. Ему уютно в той преисподней, куда он себя загнал.

— Куда ты его загнал, хочешь сказать? — вырывается у меня.

Я и не знал, что могу издавать подобные звуки, не знал, что у меня есть этот тембр, в котором столько злобы. Все в моей жизни, в моем воспитании говорит о том, что животный рык мне не свойственен. Тем не менее я рычу, готовый наброситься на Кадоша.