Там, куда мы едем, нас ждут. Человек-ротвейлер, правая рука Короля, проникающий по его приказу всюду, просачивающийся, будто вода, в незашпаклеванные щели чужих планов. Он предупредил нас об урагане — и как только узнал? Он намекал нам, что с ураганом к нам идет спасение — но как мы могли понять его намеки? Он хитрей Лабриса, он дает маленькой трещине дорасти до размеров пропасти — и толкает в нее противника.

— Добро пожаловать на прекрасный остров Йонагуни, западный конец света!

Он еще и ерничает. Половина прибывших не японцы, для них — для нас — это не конец света, а самое начало.

— Здравствуй, мореход. — Эмилия тянет меня вперед, чтобы подать «ротвейлеру» руку. Они что, знакомы? Как они могли познакомиться втайне от меня? Писали друг другу письма и СМС? Возможно. Единственный вид беседы, за которым мне не уследить.

Эмилия похожа на Ребиса с его коварным умом. Ей нравится придумывать планы, вплетать в них посторонних людей, не подозревающих, что им придется делать. Сейчас она плетет паутину из наших японских поклонников; отца, задумавшего невиданное испытание для нас обоих, а заодно и для тех, кто нам дорог; охреневших от нашей компании островитян; снимающих нас на свои девайсы туристов; неизведанных пирамид на дне моря и акул-молотов, барражирующих воды, что помнят государство Рюкю. Эми пьянит двойственное ощущение опасности и защищенности. Она балансирует на краю, как всегда любила.

Присутствие якудзы и ёкодзуны для местных жителей, сколько бы их ни было, словно транспарант: «Смотри, но не трогай». Страх или уважение, традиции или трусость — неважно, под какой маской скрывается безопасность, лишь бы она была. Мы можем ходить с нашими поклонниками по всем местным пабам и достопримечательностям, любоваться на толстеньких диких лошадок, которые водятся на Йонагуни и больше нигде, подолгу стоять на обрывах и кидать камешки в море. Больше на острове нечем заняться, особенно на берегу. Только ждать, ждать, ждать — если ты местный, то косяков сельди, главной местной статьи дохода, главного мерила благоденствия; если приезжий — хорошей погоды для дайвинга. А если один из пришельцев, желающих странного, то и ждать приходится странного, не понятного ни для кого, ни для приехавших поглазеть на диковины природные и рукотворные, ни для живущих на Йонагуни всю жизнь, отмеряющих время миграцией рыбьих и птичьих стай.

Оба японца прикрывают нас собой, точно щитом, от последствий чертова фамильного обаяния. От незримого пожара, который мы вызываем одним своим появлением. Мы не делаем ничего, ни на кого не смотрим, ни перед кем не выгибаемся, не облизываем горлышки бутылок и края стаканов — словом, не ведем себя с анимешной нелепостью, которую любят напускать на себя подростки. Особенно японские. И все равно атмосфера стремительно накаляется, огонь устремленных в нашу сторону глаз обжигает. Даже здесь, где не принято пялиться на пришельцев с большой земли, чудеса природы вроде нас, знаменитые спортсмены и татуированные уголовники — исключение из правил приличия. Даже самое японское приличие из всех приличий, невозмутимость, дает сбой.

К тому же на любом клочке японской земли присутствует категория населения, до которой не доходит, что мы — чужие куколки. Это американские солдаты, для которых, похоже, война никогда не кончается. Солдата можно забрать с войны, но как быть с войной внутри? Их притягивает все, что принадлежит джапам.