Если бы не наши с Эмилем чувства к Яну и Джону, мы бы охотно приняли участие в отцовских затеях. Нам не было бы ни противно, ни боязно, потому что мы одной крови с этим белобрысым вурдалаком, я ее чувствую в себе, ядовитую субстанцию, заставляющую жаждать новых ощущений и презирать тех, кто их дарит.

— Зачем же ты… — Эмиль осекается и качает головой.

— Маро того, что рюди групы, они еще и хрупки, как бумажные кукры нагаси-бина, — пожимает плечами Шачи. — Там, где все рюди горюют, горюй и ты.

— Хватит пословиц! — Я бью раскрытой ладонью по столу так оглушительно, что брат и ёкодзуна подпрыгивают от неожиданности. — Хватит народной мудрости, ёкай ее дери. Просто останься! — Мне нужно убедить Шачи: не заставляй нас выбирать между собой и тобой.

Сумотори читает жалость в голосе моем и глазах. Возможно, с таким же выражением на него будут смотреть все, кто узнает об этой истории. Возможно, изложенная таблоидами в духе желтой прессы, с умело и подло расставленными акцентами, она разрушит карьеру, репутацию и жизнь чемпиона. Даже если он выберется из передряги здоровым и невредимым.

Судя по слабой и грустной улыбке, Шачи тоже это понимает — и не хочет сочувствия к себе. Для него сочувствие равно презрению. Поэтому он молча выходит из комнаты, и всего через сутки мы летим на Йонагуни частным самолетом, прекрасно оборудованным для времяпрепровождения занятых звезд и богатых бездельников. Отец посмеивается всю дорогу, уверенный в себе, как никогда, изредка перебрасываясь парой слов с якудзой:

— Мы мыслим похоже, и это создает нам обоим определенные неудобства. Я знаю, что ты делаешь, — тихо говорит отец.

— Больные одной болезнью симпатизируют друг другу, — не то возражает, не то соглашается Король. Для полноты образа этим двоим не хватает разве что котов на коленях, которых они злорадно поглаживали бы во время беседы.

Меж тем Йонагуни все ближе. Все ближе к нам Джон и Ян.

— Что делать будем? — спрашиваю брата, пока наш голос скрывает гудение самолетных турбин.

— Говорить правду, — отвечает Эмиль.

— Кому? — недоумеваю я. — И какую именно правду?

— Для начала скажем: мы ищем акулу, которая увезет нас от отца-сутенера, — деловито предлагает брат.

— Или косатку, — ухмыляюсь я. — Шачи, конечно, спортсмен, но отнюдь не дурак. Король — тем более. Им не требуется разъяснение очевидного. И потом, братец, разве на большой земле подходящих акул не водится?

— Король знает про Яна и Джона, сумоист — нет, — просчитывает вероятности Эмиль. — Иначе зачем ёкодзуне ехать сюда? Чтобы вручить нас нашим любовникам из рук в руки?

— Именно так. Это красивый и благородный жест, которым можно гордиться всю оставшуюся жизнь. Шачи приехал сюда не для сплетения ног, если ты, братец, не понял. Он не ждет секса в благодарность, просто хочет показать, что не трус даже за пределами арены.

— Он тебе нравится.

Конечно, нравится. Пусть наши мечты и не совпадают ни по размеру, ни по направлению, японский мечтательный полубог — хороший человек. И я надеюсь, он об этом не забудет, когда семейство Кадошей возьмет его в оборот.

Эмиль

За крылом разворачивается панорама: крошечный остров— одно из тех прекрасных мест, где жить врагу не пожелаешь. Место не для проживающих, а для доживающих. Преступникам на пенсии нравятся такие клочки суши, где над ними только бог, вокруг только море, вселенной на тебя наплевать и неоткуда больше ждать подлян.