– Вы когда‑нибудь подозревали что‑либо темное или достойное порицания в полковнике Макдональдс? – прямо спросил я.

– Никогда. Если бы подозревала, то не общалась бы с ним.

Искренность, достойные манеры исключали возможность сомнения в ее словах. Внезапно я почувствовал душевную пустоту. Наверное, прав был Шеф, и я просто теряю время, драгоценное время. Если, конечно, можно назвать драгоценным потраченное в пустых поисках время. Кэвел, возвращающийся с поджатым хвостом домой.

– Ничего? – настаивал я. – Ни одной черты, которая заставила бы вас задуматься?

– Хотите оскорбить меня? – тихо спросила она.

– Простите. – Я изменил подход. – Можно спросить вас, вы любили его?

– Надеюсь, не доктор Макдональд послал вас сюда? – спокойно сказала она. – Вы должны были узнать об этом из моих писем. Вам ответ известен.

– А он любил вас?

– Любил. Во всяком случае, он делал мне предложение. Не меньше десятка раз. Это вам может кое‑что сказать, не так ли?

– Но вы не согласились, – возразил я. – Если вы любили друг друга и он просил вас выйти за него замуж, то можно поинтересоваться, почему же вы отказали ему?

– Я отказала по той же причине, из‑за какой оборвалась наша дружба. Я немного побаивалась. Несмотря на торжественные заверения в любви, он был неисправимым волокитой. Но главным образом – из‑за нашего глубокого расхождения. К тому же мы не были столь стары и умудрены жизненным опытом, чтобы прислушаться к голосу рассудка.

– Расхождения? Можно спросить, какие, мадам Галль?

– Вы очень настойчивы, не правда ли? Какое это имеет значение? – Она вздохнула. – Полагаю, для вас это имеет значение, раз вы спрашиваете.

Будете спрашивать, пока не получите ответа. Секрета здесь нет никакого, но все это мелко и довольно глупо.

– И все же хотелось бы услышать.

– Не сомневаюсь. Франция после войны, как вы можете вспомнить, была в очень неустойчивом положении. У нас были партии от крайне правых до крайне левых. Я добрая католичка и принадлежала к правой католической партии, она обезоруживающе улыбнулась. – Вы таких называете самыми голубыми тори.

Ну, боюсь, что доктор Макдональд был настолько не согласен с моими политическими взглядами, что наша дружба в конце концов стала совершенно невозможной. Знаете, такие вещи случаются. Для молодого человека политика чрезвычайно важна.

– Доктор Макдональд не разделял ваших консервативных взглядов?

– Консервативных? – Она засмеялась с неподдельным изумлением. Консервативных, сказали вы?! Был ли Алекс истинным шотландским националистом или не был, сказать не могу, но одно могу утверждать совершенно безошибочно: никогда не встречала человека более неумолимого в своих взглядах. Он был прелесть. Спустя час и десять минут я вошел в холл отеля «Вогоннер», в Альфингеме.

Из Стентона я позвонил Шефу и Харденджеру, оба они сидели в гостиной и ждали меня. Хотя вечер еще и не наступил, но перед Шефом уже стояла почти пустая бутылка виски. Я никогда не замечал за ним раньше, чтобы он начинал пить до девяти вечера. Лицо его было бледным, измученным, застывшим и усталым. Впервые ему можно было дать столько лет, сколько есть. Он сидел ссутуленный, что‑то расслабленное и жалкое появилось в нем, как в человеке, сбросившем с себя груз, который пришлось долго носить.

Харденджер выглядел тоже не блестяще.

– Где Мэри? – спросил я.