– Он собирается что‑то подбросить в окно. Скорее всего ампулу ботулинусного вируса, токсина. Дорога каждая секунда. – Я знал, что достаточно мига, чтобы вытащить ампулу из стальной фляжки. – Поймайте ее!

Необходимо ее поймать. Если эта ампула шлепнется на пол или ударится о стену, мы все станем мертвецами.

Едва я умолк, как снаружи послышался шорох, метнулась тень руки и что‑то влетело, крутясь, внутрь давильни. Блеснуло, переливаясь в свете фонаря, стекло. Я успел заметить красную пробку. Ампула ботулинуса! Ее кинули так ловко, что никто не успел поймать. Она ударилась точно о стык каменного полай каменной стены и разлетелась на тысячи звенящих осколков.

Никогда не пойму, что заставило меня действовать, как говорится, с изумительной быстротой. Частица секунды – вот все время, которое потребовалось мне отреагировать, отчаянное желание выжить двигало мной.

Совершенно автоматически, инстинктивно, не задумываясь поступил я.

Еще когда ампула влетела, кружась, мой мозг отметил невозможность схватить ее, а руки уже тянулись к бочке сидра, находившейся рядом. Звон разбитой ампулы еще отдавался в ушах эхом, а я уже изо всей силы бросил бочку в то место, где ампула разбилась. Бочка и обручи разлетелись, словно сделанные из тонкой фанеры, и десять галлонов сидра залили часть пола и стены.

– Еще сидра! – закричал я. – Лейте больше на пол, на нижнюю часть стены! Выливайте в воздух над тем местом, где разбилась проклятая ампула.

Ради бога, не вымочитесь сидром. Быстрее! Быстрее!!

– Ни черта это не поможет, – прохрипел побледневший Харденджер, но, несмотря на эти слова, сам уже выливал большую бочку сидра. – Что это даст?

– Вирус гигроскопичен, – торопливо сказал я. – Ботулинус боится воды.

У него в сотню раз больше тяги к водороду, чем к азоту. Вы ведь слышали, что говорил сегодня вечером Шеф.

– Но ведь сидр не вода, – яростно сказал Харденджер.

– Господи, помоги нам! – разозлившись, крикнул я. – Конечно, это сидр! У нас ведь другого ничего нет. Не знаю, каков будет результат.

Впервые в жизни вам, Харденджер, следует молить, чтобы в алкоголе содержалось побольше воды. – Я хотел поднять еще бочку, поменьше, но задохнулся от боли в боку и уронил ее. Мелькнула мысль, что это результат воздействия вируса, но потом сообразил, что сломанное ребро воткнулось в легкое, когда я бросал первую бочку, но сгоряча не почувствовал никакой боли. Сколько нам осталось жить? Если какая‑то часть вируса оказалась в воздухе, то сколько ждать наступления агонии? Надо вспомнить, что говорил Грегори о хомяке, когда мы стояли вчера у внешней двери лаборатории номер один. Пятнадцать секунд для дьявольского микроба и столько же для ботулинусного вируса. Для хомяка пятнадцать секунд. А для человека? Бог знает, возможно, полминуты. Максимально. Я нагнулся и поднял с полу фонарь.

– Прекратите лить, – приказал я. – Остановитесь. Следите, чтобы сидр не промочил обувь или одежду. Если это произойдет, умрете. – Я посветил фонарем вокруг, а все вскарабкались повыше на настил, подальше от янтарного потока сидра, быстро заливающего каменный пол. Тут я услышал звук мотора полицейского «ягуара»: Грегори, вместе с Генрихом и Мэри, отправился осуществлять свой безумный план, вполне уверенный, что оставляет после себя склеп с мертвецами.

Прошло полминуты, не меньше. Никто не корчился в конвульсиях. Я медленно водил фонарем, вглядываясь в напряженные лица и освещая ноги.

Задержал луч на одном из двух полицейских, у которых отобрали одежду.