Тяжелый старинный дубовый пресс в дальнем конце, дощатые нары для яблок вдоль всей стены, а у противоположной стояли закупоренные бочонки с недавно приготовленным сидром. Дверь давильни была из крепкого дуба, и если кто‑нибудь задвинул бы снаружи запор, то для взлома двери понадобился бы таран.

У нас не было тарана, но было лучшее орудие – отчаяние, изобретательность и общая смышленость.

Конечно, Грегори не был столь безрассудным, чтобы предположить, будто эта давильня удержит нас вечно. Или что наши крики не услышат рано или поздно. Он знал, что мы не будем взламывать дверь, не будем звать на помощь, ибо ни один из нас не останется в живых, что этот дом сидра мы сможем покинуть только на носилках, покрытые одеялами. Ледяная рука смерти стала наигрывать Рахманинова вдоль моего позвоночника.

– Отойдите к дальней стене и оставайтесь там, пока я не запру дверь снаружи, – приказал Грегори. – Время не позволяет произносить напыщенные прощальные речи. Через полсуток я стряхну пыль этой проклятой страны со своих ног в последний раз и буду думать обо всех вас. Прощайте.

– Никаких великодушных жестов к побежденному врагу? – спокойно спросил я.

– Вы просите пощады, Кэвел? У меня отыщется время для маленькой любезности человеку, который чуть не расстроил мои планы. – Он шагнул вперед, ткнул мне левой рукой пистолет в живот, а пистолетом в правой руке провел по моим щекам. Я почувствовал острую боль, и теплая кровь заструилась по щекам. Мэри вскрикнула, рванулась ко мне, но Харденджер удержал ее мощными своими руками и держал до тех пор, пока она не утихла.

Грегори отошел и сказал:

– Это тем, кто просит, Кэвел.

Я кивнул в знак согласия. Даже не поднял руки к лицу. Больше изуродовать мое лицо он уже не мог, оно и до него было изуродовано.

– Заберите миссис Кэвел с собой, – сказал я.

– Пьер!.. – с отчаянием в голосе воскликнула Мэри.

– Ты что говоришь? – воскликнул Харденджер и грубо выругался, а Шеф глядел на меня в немом удивлении.

Грегори очень спокойно и равнодушно глядел на меня своими темными невыразительными глазами. Затем странно мотнул головой и произнес:

– Теперь моя очередь просить. Простите меня. Не предполагал, что вы догадались. Надеюсь, когда настанет моя очередь... – Он осекся и повернулся к Мэри:

– Несправедливо, чтобы такое прекрасное дитя... Не вовсе я бесчувственный, Кэвел... особенно если речь идет о женщинах и детях. Скажем, я вынужден был похитить детей с фермы в Альфингеме, но они уже свободны и будут с родителями через час. Да, да, было бы несправедливо. Идемте, миссис Кэвел.

Она подошла ко мне, слегка коснулась моего лица.

– Что это, Пьер? – прошептала она без всякого осуждения, скорее с любовью, удивлением и состраданием. – Что было бы несправедливо?

– Прощай, Мэри, – сказал я. – Доктор Грегори не любит, когда его заставляют ждать. Скоро мы встретимся.

Она хотела еще что‑то сказать, но Грегори взял ее за руку и повел к двери. А немой Генрих с пистолетами в обеих руках наблюдал за нами безумными глазами. Затем дверь закрылась, стукнула задвижка, а мы все стояли, уставившись друг на друга в свете белого фонаря, стоявшего на полу.

– Вшивая грязная свинья, – яростно закричал Харденджер. – Почему...

– Заткнись, Харденджер, – тихо и повелительно сказал я. – Все разойдитесь. Наблюдайте за оконными амбразурами. Быстро! Ради бога, поживее! – В моем голосе было нечто такое, что заставило бы двигаться и египетскую мумию.