|
- Вот бы прокочевать всю нашу землю отсель и до стен первопрестольной, - сказал Тимоха, когда они возвращались на его зимовье после удачной охоты на медведя и несли в мешках окорока и натопленное нутряное сало, панацею ото всех болезней, - Сколько б дива навидались, Максимыч, а? Слушая Тимоху, Штирлиц (тогда-то еще не Штирлиц, слава богу, Исаев, хоть и не Владимиров уже) впервые подумал об ужасной устремленности времени: действительно, можно остановить течение реки, построить опорную стенку, чтобы не дать съехать оползню, можно задержать движение стотысячной армии, но нельзя остановить время. Как прекрасно сказал Тимоха: прокочевать, чтоб насмотреться див дивных... А ведь жестокий смысл машинной цивилизации был заключен именно в том, чтобы лишить человека врожденной страсти к путешествиям, которое ученые обозначили "кочевым периодом" развития общинного строя. После того как образовался город, который немыслим без р у к а с т ы х ремесленников, поэтической страсти к перемене мест наступил конец, - поди, удержи клиентуру, если то и дело покидаешь мастерскую в поисках див дивных, что сокрыты за долами и лесами, где лежит таинственная страна твоей мечты... Вот и получилось так, что родилось новое качество народов: на смену поэтике пришла деловая хватка, сузился людской кругозор, впечатления сделались ограниченными стенами твоего ремесла, воцарилось р а в н о д у ш и е, без которого просто-напросто немыслимо изо дня в день, всю жизнь повторять один и тот же труд, веря, что золото, которое накопишь к концу пути, позволит вновь услышать в себе зов предков, без опасения за дело, начатое тобою с таким трудом, и, поудобнее устроив в мягкой постели свое старое, измученное тело, предаться мечтаниям о дерзких путешествиях через моря и горы, поросшие синими лесами, которые шумят, словно океан, и так же безбрежны. ...Роумэн вышел из ванной, переодевшись в джинсы и куртку, сказал, что, видимо, вечер будет хлопотным, предстоит поездить по ряду адресов, глядишь, и за город сгоняем, спросил, хороши ли виски, и предложил чашку крепкого кофе. - Спасибо, - ответил Штирлиц, покашливая. - С удовольствием выпью. Я мало спал сегодня. - Вызвали Кла... женщину? - оборвав себя на имени "Клаудиа", спросил Роумэн. - Нет. Пока еще не вызывал женщину, - по-прежнему глухо, опасаясь записи, ответил Штирлиц. - Набираюсь сил. Не хочу опозориться. - Если вы любите женщину и она знает, что вы ее любите, - можете быть хоть импотентом, все равно не опозоритесь. Если же у вас нет к ней чувства, а лишь одно желание - берегитесь позора. Ну-ну, подумал Штирлиц, пусть так. Каждый успокаивает себя как ему удобно. |
