|
.. - Это не важно. Это совершенно не важно, - властно отрубил и отбросил ладонью его возражения директор. - Важно, что он сказал "нет"! Он сказал "нет", когда вождь сказал "да". А как же иначе? Что значат слова: "Не знаю, что имел в виду Иосиф Виссарионович, но факт тот, что после спартаковского восстания Рим просуществовал еще 550 лет и сделался мировой империей"? А ведь товарищ Сталин написал совершенно ясно и просто: варвары и рабы с грохотом повалили Римскую империю. Значит, вот это и есть научная истина. Так или не так? - Это так, конечно, - уныло согласился профессор. - Но... - Это так, конечно, но арестован ваш брат, - вдохновенно подхватил директор. - Понимаю, ах как все понимаю. Но ведь это же старая песня. "Молчи, все знаю я сама, но эта крыса мне кума". А вот у этой девушки, - он грозно, античным жестом, через весь стол показал на Дашу, - забран ее дядя. Так что же, его брат-колхозник, ее отец, разве говорит: "Не верю, не может быть, не правы органы"? Нет, он говорит: "Раз взяли Петьку, значит, было за что взять". Вот так думает простой мужик-колхозник про свою родную Советскую власть. А мы интеллигенция, хитрая да лукавая... не обижайтесь, я сам из того же теста, поэтому так и говорю... - Так ведь, Степан Митрофанович, дядю Петю взяли за клеща, за вредительство, а их брата... - несмело сказала Даша и вся вспыхнула. - Ай-ай-ай! - закачал головой директор, сияя и поворачиваясь к ней всем корпусом. - Ах ты, такая-сякая, умница-разумница, ты что ж думаешь, что агитация с профессорской кафедры - это не вредительство? Это, милая моя, хуже, чем вредительство. Это идеологическая диверсия против ваших щенячьих душ, и мы за такие вот штучки голову будем отрывать. - Он сурово стиснул кулак. - Потому что дороже вас, веснушчатых да сопливых, у нас ничего на свете нет. - Но, Степан Митрофанович, - профессор даже руки прижал к груди, - ведь то, что сказал брат, это же частное разъяснение специалиста-историка, которое к учению Сталина... - А товарищ Сталин - корифей всех наук, - быстро и сурово отрезал Корнилов и взглянул на Зыбина (он один его увидел). - Ему историкам нечего там разъяснять. - Ну да, ну да, - беспомощно оглянулся на него и залопотал профессор, уже ровно ничего не понимая. - Корифей! Я согласен! Корифей всех наук! Нечего там разъяснять! Я согласен, нечего... Но не может же всякая мелочь... - А в учении товарища Сталина нет ничего мелкого, - так же сурово изрек Корнилов и слегка покосился на Дашу. - А дай нам волю - хитрым да лукавым интеллигентам - так мы, пожалуй... Тут профессор уже так смешался, что даже очки уронил на стол. - А вот ты помолчал бы, - вдруг сурово приказал директор. - Вот помолчал бы ты немного. Смотри, брат, больно языкастый стал! Договоритесь вы со своим хранителем до чего-нибудь хорошего... ("Ну вот, этого еще мне не хватало", - ошалело подумал Зыбин.) А вот вы ведь меня опять не понимаете, - повернулся он к профессору. - Тут что важно? Важно именно то, чем он меня сейчас пытался уколоть. Нет, не уколешь, дорогой. Да! Учение вождя цельно и нерасторжимо! Да! В нем нет мелочей, сколько бы ты ни смеялся над этим! Его не об-суж-да-ют! Его у-ча-т! Понимаете, у-ча-т! Вот как в школе букварь. ("Боже мой, боже мой, что же он говорит, - подумал Зыбин, - ведь умный же мужик, а..." Он вышел из-за яблони, но заметила его только Клара.) - Мы накануне войны, - продолжал директор, помолчав, каким-то совершенно иным тоном, тихим и задумчивым, - самой страшной, беспощадной войны. Враг только и ищет, чтоб нащупать щелку в нашем сознании. |
