Они, не останавливаясь, прошли дальше.

— Вы должны понять, — уже серьезнее продолжал Харолд, — что Кернс, едва появившись здесь, сразу повел дело к закрытию фаб­рики. Знать не знаю, какая шлея ему под хвост попала, но факт остается фактом: он старался не улучшать, а уничтожать.

— В его сообщениях, однако, — сказал Молдер, — указано на несколько очень серьезных нарушений в плане гигиены и эколо­гической чистоты продуктов.

— О да, — саркастически усмехнулся Ха­ролд, — я знаю. Я уже имел честь отвечать по каждому из пунктов в окружном суде. Каким-то чудом, — он опять усмехнулся, — мне уда­лось убедительно ответить по всем пунктам. От обвинений мистера Кернса не осталось камня на камне.

Харолд не нравился Молдеру. Агент ничего не сумел бы сейчас доказать, да и не взялся бы это делать, — но почему-то он знал, что никогда не рискнул бы положиться на инженера в чем-либо серьезном. Как это говаривал чернобыльс­кий урод, которого ради безопасности честных налогоплательщиков пришлось в конце концов пристрелить в городском коллекторе: «В раз­ведку я бы с ним не пошел». Нет, не пошел бы. Открытая, компанейская улыбка рубахи-пар­ня — и при том ледяные, цепкие глаза. Такое сочетание может говорить о многом.

— Однако скажите по совести, — произ­несла Скалли, и Молдер удивленно покосил­ся на нее: если несгибаемый агент Скалли начала изъясняться языком священнослужи­телей, значит, ей тут совсем невмоготу и мож­но ожидать вспышки, даже взрыва. Молдер

и сам держался из последних сил. Пять лет гоняться за мутантами, зомби, двуглавыми

злодеями со звезд и после всего этого, после всех галактических высей кончить курями. Чиплятами Чейко. С ума можно сойти. — Обвинения Кернса совсем не имели под со­бою никаких оснований? Ни малейших?

— Сейчас я вам кое-что покажу, — отве­тил Харолд, — и вы все поймете сами.

Они еще ничего не успели увидеть, но ды­шать уже было нечем. Воняло преизрядно. Даже трудно сказать, чем именно — нутром, потро­хами, разогретой нечистотой, которая в каждом из нас, — но, хвала Создателю, надежно упря­тана от посторонних глаз и носов в глубине, под кожей и мясом; а тут она бесстыдно, про­изводственно выставлена была наружу.

Харолд приоткрыл дверь в один из залов.

— Здесь разделочный конвейер, — сказал он. — Видите?

— Видим, — сказала Скалли, превозмогая тошноту. «Нет, нет, — твердила она себе, — нельзя давать волю чувствам. Это не то, что мы называем грязью. Это просто такое производ­ство. Дикарь может счесть хирургическое от­деление лучшей больницы в стране грязней лю­бой помойки; а на самом деле — там стерильно, там чистота, какая и не снилась ни в его род­ной деревне, ни, скажем, в нью-йоркской под­земке. Это с непривычки. Это бунтует натура...»

— Видите, как здесь чисто? — спросил Ха­ролд. Скалли закивала, Молдер тоже кивнул. Шериф весело оскалился. — Халаты стира­ются ежедневно в двух растворах — обыч­ном и антисептическом. Влажная химическая уборка трижды в день. Работающие без пер­чаток подвергаются крупным штрафам после первого же случая. Перчатки одноразовые, новые — каждые полдня. Если вам угодно, мы можем войти.

«Мы не специалисты, — подумал Молдер, стараясь втягивать воздух пореже и неглубоко. Самый воздух, казалось, был нечистым. — Как они тут работают? Привычка...»

— Тогда пойдемте дальше, — правильно по­няв молчание агентов, проговорил инженер, — в цех вторичной утилизации.