— Тогда пойдемте дальше, — правильно по­няв молчание агентов, проговорил инженер, — в цех вторичной утилизации. Он вызывал у Кернса особенные нарекания.

Они пошли дальше.

— Ни одна курица, ни один цыпленок не покидает фабрику, не пройдя перед инспектором. Его пост там же, в разделочной, в конце линии. Мы работаем таким образом уже пол­ста лет, и ни разу не было никаких срывов. И никаких нареканий, между прочим. Ни разу. И после той свары, которую устроил Кернс, нас посетили три других инспектора, и все дали высшие оценки. Один за другим. Нет, поверьте мне: единственная проблема, кото­рая здесь была, —  это сам Джордж.

— Достаточно серьезная, чтобы с ней раз и навсегда разобраться? — уронил Молдер.

 Инженер глянул на него со спокойной не­приязнью. Ледяные глаза. Глаза убийцы... убий­цы кур. На совести серийного убийцы Джека Харолда, начал прикидывать газетные заго­ловки Молдер, более двух миллионов невин­ных цыплят, загубленных с особым цинизмом... М-да. Сильно.

— Если вы обвиняете нас, то я так скажу: на этом свете все возможно. Есть отличная от нуля вероятность, чисто абстрактная, сразу ого­ворюсь... что с Кернсом случилось нечто... не­хорошее. Клясться на Библии, что он веселит­ся сейчас где-нибудь в Лас-Вегасе или Малибу, я не стану. Но куда вероятнее, что Кернс смо­тал удочки. Он же был ненормальный. Он же ссорился со всеми на свете. Он даже на феде­ральное правительство в суд подавал!

— Что вы имеете в виду? — заинтересова­лась Скалли.

— Как, вы не в курсе? Незадолго до ис­чезновения он вздумал судиться с собственным департаментом потому, что, видите ли, конвейер идет слишком быстро и у него от мелькания болит голова. Явление-то известное, называет­ся гипноз конвейера... Хотя так, как он рас­писывал симптомы, слушать было просто смешно. Ни у кого, кроме бедненького, несчастненького Джорджа таких жутких недомоганий не слу­чалось никогда. А он просто замучил нашего врача, мистера Рэндолфа... а потом подал в суд на собственных работодателей. Нормаль­ный это человек?

— Ну и что случилось с его делом?

— Конечно, он не получил никакой ком­пенсации. Скорость конвейера установлена законодательно. Не можешь работать — не ра­ботай, вот и все. Он и сбежал... Вот, мы пришли.

Он открыл перед агентами еще одну дверь.

Здесь запах размолоченной плоти был сто­крат сильнее. Даже у Молдера на лбу проступил пот.

—       Здесь у нас мясорубка для кур.

И Скалли, и Молдер уже поняли это. В большом помещении царствовал громадный чан, размером с небольшой бассейн, жуткое содержимое которого — коричневую, почти однородную густую жижу с невразумитель­ными сгустками — перемешивали несколь­ко механических лап. Над чаном, выдавли­вая в него все новые порции отвратительного месива, гудела открытая сверху воронкообраз­ная мясорубка с диаметром раструба не менее пары ярдов; в мясорубке мерно, время от вре­мени отвратительно хрустя костями, враща­лось несколько длинных спиралевидных вин­тов-дробилок. Почти под потолком шустро текла лента подачи, нескончаемо вываливая в приемный раструб мясорубки сырье.

—       Здесь перемалывают в однородную пи­тательную массу кости, перья, кишки. Все, что остается от птиц после разделки, идет сюда. Нич­то не пропадает. Этим мы кормим цыплят.

— То есть куры едят кур?

— Ну конечно.

— Не слишком-то аппетитно.

— Зато практично, — улыбнулся Харолд. Шериф опять оскалился, по-прежнему держась чуть позади. Молдеру вдруг пришло в голову, что он не сопровождает их, а конвои­рует. —  И чрезвычайно питательно.