|
.. Мальчик знал, что крестный говорит это о человеке из земли Уц, и улыбка крестного успокаивала мальчика. Не изломает неба, не разорвет его тот человек своими страшными руками... И Фома снова видит человека -- он сидит на земле, "тело его покрыто червями и пыльными ступьями, кожа его гноится". Но он уже маленький и жалкий, он просто -- как нищий на церковной паперти... Вот он говорит: -- "Что такое человек, чтоб быть ему чистым и чтоб рожденному женщиной быть праведным?" -- Это он -- богу говорит... -- внушительно пояснял Маякин. -- Как, говорит, могу быть праведным, ежели я -- плоть? Это -- богу вопрос... И чтец победоносно и вопросительно оглядывает слушательниц. -- Удостоился... праведник... -- вздыхая, отвечают они. Яков Маякин, посмеиваясь, оглядывает их и говорит: -- Дуры!.. Ведите-ка ребят-то спать... Игнат бывал у Маякиных каждый день, привозил сыну игрушек, хватал его на руки и тискал, но порой недовольно и с худо скрытым беспокойством говорил ему: -- Чего ты бука какой? Чего ты мало смеешься? И жаловался куму: -- Боюсь я -- Фомка-то в мать бы не пошел... Глаза у него невеселые... -- Рано больно беспокоишься, -- усмехался Маякин. Он тоже любил крестника; и, когда однажды Игнат объявил ему, что возьмет Фому к себе, -- Маякин искренно огорчился. -- Оставь!.. -- просил он. -- Смотри -- привык к нам мальчишка-то, плачет вон... -- Перестанет!.. Не для тебя я сына родил. У вас тут дух тяжелый... скучно, ровно в монастыре. Это вредно ребенку. А мне без него -- нерадостно. Придешь домой -- пусто. Не глядел бы ни на что. Не к вам же мне переселиться ради него, -- не я для него, он для меня. Так-то. Сестра Анфиса приехала -- присмотр за ним будет... И мальчика привезли в дом отца. Там встретила его смешная старуха с длинным крючковатым носом и большим ртом без зубов. Высокая, сутулая, одетая в серое платье, с седыми волосами, прикрытыми черной шелковой головкой, она сначала не понравилась мальчику, даже испугала его. Но, когда он рассмотрел на ее сморщенном лице черные глаза, ласково улыбавшиеся ему, -- он сразу доверчиво ткнулся головой в ее колени. -- Сиротинка моя болезная! -- говорила она бархатным, дрожащим от полноты звука голосом и тихо гладила его рукой по лицу. -- Ишь прильнул как... дитятко мое милое! Было что-то особенно сладкое в ее ласке, что-то совершенно новое для Фомы, и он смотрел в глаза старухе с любопытством и ожиданием на лице. Эта старуха ввела его в новый, дотоле неизвестный ему мир. В первый же день, уложив его в кровать, она села рядом с нею и, наклонясь над ребенком, спросила его: -- Рассказать ли тебе сказочку? С той поры Фома всегда засыпал под бархатные звуки голоса старухи, рисовавшего пред ним волшебную жизнь. |
