|
.. Часа два говорил Игнат сыну о своей молодости, о трудах своих, о людях и страшной силе их слабости, о том, как они любят и умеют притворяться несчастными для того, чтобы жить на счет других, и снова о себе -- о том, как из простого работника он сделался хозяином большого дела. Мальчик слушал его речь, смотрел на него и чувствовал, что отец как будто все ближе подвигается к нему. И хоть не звучало в рассказе отца того, чем были богаты сказки тетки Анфисы, но зато было в них что-то новое -- более ясное и понятное, чем в сказках, и не менее интересное. В маленьком сердце забилось что-то сильное и горячее, и его потянуло к отцу. Игнат, должно быть, по глазам сына отгадал его чувства: он порывисто встал с места, схватил его на руки и крепко прижал к груди. А Фома обнял его за шею и, прижавшись щекой к его щеке, молчал, дыша ускоренно. -- Сынишка!.. -- глухо шептал Игнат. -- Милый ты мой... радость ты моя!.. Учись, пока я жив... э-эх, трудно жить! Дрогнуло сердце ребенка от этого шопота, он стиснул зубы, и горячие слезы брызнули из его глаз... Пароход шел назад, вверх по Волге. Душной июльской ночью, когда небо было покрыто густыми, черными тучами и все на реке было зловеще спокойно, -- приплыли в Казань и встали около Услона в хвосте огромного каравана судов. Лязг якорных цепей и крики команды разбудили Фому; он посмотрел в окно и увидал: далеко, во тьме, сверкали маленькие огоньки; вода была черна и густа, как масло, -- и больше ничего не видать. Сердце мальчика жутко вздрогнуло, и он стал внимательно слушать. Откуда-то долетала еле слышная жалобная песня, унывная, как причитание; на караване перекликались сторожа, сердито шипел пароход, разводя пары... Черная вода реки грустно и тихо плескалась о борта судов. Всматриваясь во тьму пристально, до боли в глазах, мальчик различал в ней черные груды и огоньки, еле горевшие высоко над ними... Он знал, что это были баржи, но знание не успокаивало его, сердце билось неровно, а в воображении вставали какие-то пугающие темные образы. -- О-о... о!.. -- донесся издали протяжный крик и закончился похоже на рыдание... Вот кто-то прошел по палубе к борту парохода... -- О-о-о... -- раздалось опять, но уже где-то ближе... -- Яфим! -- вполголоса заговорили на палубе. -- Чорт! Вставай! Бери багор... -- О-о-о!.. -- застонали где-то близко, и Фома, вздрогнув, откачнулся от окна. Странный звук подплывал все ближе и рос в своей силе, рыдал и таял в черной тьме. А на палубе шептали: -- Яфимка! Да встань -- гость плывет! -- Де? -- раздался торопливый вопрос... По палубе зашлепали босые ноги, послышалась возня, мимо лица мальчика сверху скользнули два багра и почти бесшумно вонзились в густую воду... -- Го-о-о-сть! -- зарыдали где-то близко, и раздался тихий, странный плеск воды. |
