|
Вы увидите, как они будут благодарны... И он громко крикнул вниз: -- Ребята! Вот хозяин жертвует двести пудов... -- Триста! -- перебил его Фома. -- Триста пудов... Спасибо! Триста пудов зерна, ребята! Но эффект получился слабый. Мужики подняли головы кверху и молча снова опустили их, принявшись за работу. Несколько голосов нерешительно и как бы нехотя проговорили: -- Спасибо... Дай тебе господи... Покорнейше благодарим... А кто-то весело и пренебрежительно крикнул: -- Это что! А вот ежели бы водчонки по стакашку... была бы милость, -- правильная! А хлеб не нам -- он земству... -- Эх! Они не понимают! -- смущенно воскликнул приемщик. -- Вот я пойду объясню им... Он исчез. Но Фому не интересовало отношение мужиков к его подарку: он видел, что черные глаза румяной женщины смотрят на него так странно и приятно. Они благодарили его, лаская, звали к себе, и, кроме их, он ничего не видал. Эта женщина была одета по-городскому -- в башмаки, в ситцевую кофту, и ее черные волосы были повязаны каким-то особенным платочком. Высокая и гибкая, она, сидя на куче дров, чинила мешки, проворно двигая руками, голыми до локтей, и все улыбалась Фоме. -- Фома Игнатьич! -- слышал он укоризненный голос Ефима. -- Больно уж ты форснул широко... ну, хоть бы пудов полсотни! А то -- на-ко! Так что -- смотри, как бы нам с тобой не попало по горбам за это... -- Отстань! -- кратко сказал Фома. -- Мне что? Я молчу... Но как ты еще молод, а мне сказано "следи!" -- то за недосмотр мне и попадет в рыло... -- Я скажу отцу... -- сказал Фома. -- Мне -- бог с тобой... ты тут хозяин... -- Отвяжись, Ефим!.. Ефим вздохнул и замолчал. А Фома смотрел на женщину и думал: "Вот бы такую продавать привели... ко мне". Сердце его учащенно билось. Будучи еще чистым физически, он уже знал, из разговоров, тайны интимных отношений мужчины к женщине. Он знал их под грубыми и зазорными словами, эти слова возбуждали в нем неприятное, но жгучее любопытство; его воображение упорно работало, но все-таки он не мог представить себе всего этого в образах, понятных ему. В душе он не верил, что отношения мужчины к женщине так просты и грубы, как о них рассказывают. Когда же, смеясь над ним, его уверяли, что они именно таковы и не могут быть иными, он глуповато и смущенно улыбался, но все-таки думал, что не для всех людей сношения с женщиной обязательны в такой постыдной форме и что, наверное, есть что-нибудь более чистое, менее грубое и обидное для человека. Теперь, любуясь на черноглазую работницу, Фома ясно ощущал именно грубое влечение к ней, -- это было стыдно, страшно. А Ефим, стоя рядом, увещевающе говорил ему: -- Вот ты теперь смотришь на бабу, -- так что не могу я молчать. |
