|
.. Она тебе неизвестна, но как она -- подмигивает, то ты по молодости такого натворишь тут, при твоем характере, что мы отсюда пешком по берегу пойдем... да еще ладно, ежели у нас штаны целы останутся... -- Что тебе надо? -- спросил Фома, красный от смущения. -- Мне -- ничего не надо... А тебе -- надо меня слушать... По бабьим делам я вполне могу быть учителем... С бабой надо очень просто поступать -- бутылку водки ей, закусить чего-нибудь, потом пару пива поставь и опосля всего -- деньгами дай двугривенный. За эту цену она тебе всю свою любовь окажет как нельзя лучше... -- Врешь ты все! -- тихо сказал Фома. -- Я-то вру? Как же я могу врать, ежели я эту штуку, может, до ста раз проделывал? Так что -- ты вот поручи мне с ней дело вести... а? Я тебе с ней знакомство скручу... -- Хорошо... -- сказал Фома, чувствуя, что ему тяжело дышать и что-то давит ему горло... -- Ну вот... вечером я ее и приведу... Вплоть до вечера Фома ходил отуманенный, не замечая почтительных и заискивающих взглядов, которыми смотрели на него мужики. Ему было жутко, он чувствовал себя виновным пред кем-то, и всем, кто обращался к нему, отвечал приниженно ласково, точно извиняясь. Вечером рабочие, собравшись на берегу у большого, яркого костра, стали варить ужин. Отблеск костра упал на реку красными и желтыми пятнами, они трепетали на спокойной воде и на стеклах окон рубки парохода, где сидел Фома в углу на диване. Он завесил окна и не зажег огня; слабый свет костра, проникая сквозь занавески, лег на стол, стену и дрожал, становясь то ярче, то ослабевая. Было тихо, только с берега доносились неясные звуки говора, да река чуть слышно плескалась о борта парохода. Фоме казалось, что в темноте, около него, кто-то притаился и подсматривает за ним... Вот -- идут по сходням торопливо, тяжелыми шагами, -- доски сходен звучно и сердито хлюпают о воду... Фома слышит смех и пониженный голос у двери рубки... "Не надо!" -- хотел крикнуть Фома. Он уже встал -- но дверь в рубку отворилась, фигура высокой женщины встала на пороге и, бесшумно притворив за собою дверь, негромко проговорила: -- Батюшки, темно как! Есть тут живой-то кто-нибудь? -- Есть... -- тихо ответил Фома. -- Ну так, -- здравствуйте!.. И женщина осторожно подвинулась вперед. -- Вот я... зажгу огонь!.. -- прерывающимся голосом пообещал Фома и, опустившись на диван, снова прижался в угол. -- Да ничего и так... присмотришься, так и в темноте видно... -- Садитесь, -- сказал Фома. -- Сядем... Она села на диван в двух шагах от него. Фома видел блеск ее глаз, улыбку ее губ. Ему показалось, что она улыбается не так, как давеча улыбалась, а иначе -- жалобно, невесело. Эта улыбка ободрила его, ему стало легче дышать при виде этих глаз, которые, встретившись с его глазами, вдруг потупились. |
