|
151
Мне жизнь тюрьму, как сон, послала, так молча спит огонь в золе, земля — надевши снежный саван, и семя, спящее в земле.
152
Не сваливай вину свою, старик, о предках и эпохе спор излишен; наследственность и век — лишь черновик, а начисто себя мы сами пишем.
153
Любовная ложь и любезная лесть, хотя мы и знаем им цену, однако же вновь побуждают нас лезть на стену, опасность и сцену.
154
Поскольку предан я мечтам, то я сижу в тюрьме не весь, а часть витает где-то там, и только часть ютится здесь.
155
Любовь, ударившись о быт, скудеет плотью, как старуха, а быт безжизнен и разбит, как плоть, лишившаяся духа.
156
Есть безделья, которые выше трудов, как монеты различной валюты, есть минуты, которые стоят годов, и года, что не стоят минуты.
157
О чем ты молишься, старик? О том, чтоб ночью в полнолуние меня постигло хоть на миг любви забытое безумие.
158
Нужда и несчастье, тоска и позор — единственно верные средства, чтоб мысли и света соткался узор, оставшись потомку в наследство.
159
О том, что подлость заразительна и через воздух размножается, известно всем, но утешительно, что ей не каждый заражается.
160
Не знаю вида я красивей, чем в час, когда взошла луна в тюремной камере в России зимой на волю из окна.
161
Сижу в тюрьме, играя в прятки с весной, предательски гнилой, а дни мелькают, словно пятки моей везучести былой.
162
По счастью, я не муж наук, а сын того блажного племени, что слышит цвет и видит звук и осязает запах времени.
163
То ли поздняя ночь, то ли ранний рассвет. Тишина. Полумрак. Полусон. Очень ясно, что Бога в реальности нет. Только в нас. Ибо мы — это Он.
164
Вчера я так вошел в экстаз, ища для брани выражения, что только старый унитаз такие знает извержения.
165
Как сушат нас число и мера! Наседка века их снесла. И только жизнь души и хера не терпит меры и числа.
166
Счастливый сон: средь вин сухих, с друзьями в прениях бесплодных за неименьем дел своих толкую о международных. |
