|
196
Мы постигаем дно морское, легко летим за облака и только с будничной тоскою не в силах справиться пока.
197
Молчит за дверью часовой, молчат ума и сердца клавиши, когда б не память, что живой, в тюрьме спокойно, как на кладбище.
198
Читая позабытого поэта и думая, что в жизни было с ним, я вижу иногда слова привета, мне лично адресованные им.
199
В туманной тьме горят созвездия, мерцая зыбко и недружно; приятно знать, что есть возмездие и что душе оно не нужно.
200
Время, что провел я в школьной пыли, сплыло, словно капля по усам, сплыло все, чему меня учили. Всплыло все, чему учился сам.
201
Слегка устав от заточения, пускаю дым под потолок; тюрьма, хотя и заключение, но уж отнюдь не эпилог.
202
Добру доступно все и все с руки, добру ничто не чуждо и не странно, окрестности добра столь велики, что зло в них проживает невозбранно.
203
За женщиной мы гонимся упорно, азартом распаляя обожание, но быстро стынут радости от формы и грустно проступает содержание.
204
Занятия, что прерваны тюрьмой, скатились бы к бесплодным разговорам, но женшины, не познанные мной, стоят передо мной живым укором.
205
Язык вранья упруг и гибок и в мыслях строго безупречен, а в речи правды — тьма ошибок и слог нестройностью увечен.
206
В тюрьме почти насквозь раскрыты мы, как будто сорван прочь какой-то тормоз; душевная распахнутость тюрьмы — российской задушевности прообраз.
207
У безделья — особые горести и свое расписание дня, на одни угрызения совести уходило полдня у меня.
208
Тюремный срок не длится вечность, еще обнимем жен и мы, и только жаль мою беспечность, она не вынесла тюрьмы.
209
Среди тюремного растления живу, слегка опавши в теле, и сочиняю впечатления, которых нет на самом деле.
210
Я часто изводил себя ночами, на промахи былого сыпал соль; пронзительность придуманной печали притушивала подлинную боль.
211
Доставшись от ветхого прадеда, во мне совместилась исконно брезгливость к тому, что неправедно, с азартом к обману закона. |
