|
242
Под этим камнем я лежу. Вернее, то, что было мной, а я теперешний — сижу уже в совсем иной пивной.
243
Вчера, ты было так давно! Часы стремглав гоняют стрелки. Бывает время пить вино, бывает время мыть тарелки.
244
Страшна тюремная свирепость, а гнев безмерен и неистов, а я лежу — и вот нелепость — читаю прозу гуманистов.
245
Я днями молчу и ночами, я нем, как вода и трава; чем дольше и глубже молчанье, тем выше и чище слова.
246
Курю я самокрутки из газеты, боясь, что по незнанию страниц я с дымом самодельной сигареты вдыхаю гнусь и яд передовиц.
247
Здесь воздуха нет, и пощады не жди, и страх в роли флага и стимула, и ты безнадежно один на один с Россией, сгущенной до символа.
248
Не зря из жизни вычтены года на сонное притушенное тление, в пути из ниоткуда в никуда блаженны забытье и промедление.
249
Тюремные насупленные своды весьма обогащают бытие, неведомо дыхание свободы тому, кто не утрачивал ее.
250
Мои душевные итоги подбил засов дверей стальных, я был ничуть не мягче многих и много тверже остальных.
251
Исчерпывая времени безбрежность, мы движемся по тающим волнам, и страшны простота и неизбежность того, что предстоит однажды нам.
252
Овчарка рычит. Из оскаленной пасти то хрип вылетает, то сдавленный вой; ее натаскали на запах несчастья, висящий над нашей молчащей толпой.
253
Тюрьма едина со страной в морали, облике и быте, лишь помесь волка со свиньей туг очевидней и открытей.
254
Не веришь — засмейся, наткнешься — не плачь: повсюду без видов на жительство несчастья живут на подворьях удач и кормятся с их попустительства.
255
Чем глубже ученые мир познают, купаясь в азартном успехе, тем тоньше становится зыбкий уют земной скоротечной утехи.
256
Не только непостижная везучесть присуща вездесущей этой нации, в евреях раздражает нас живучесть в безвыходно кромешной ситуации.
257
Очень много смысла в мерзкой каше, льющейся назойливо и весело: радио дробит сознанье наше в мелкое бессмысленное месиво. |
