|
289
Есть в позднем сумраке минуты, когда густеет воздух ночи, и тяжкий гул душевной смуты тоской предчувствий разум точит.
290
Какие прекрасные русские лица! Какие раскрытые ясные взоры! Грабитель. Угонщик. Насильник. Убийца. Растлитель. И воры, и воры, и воры.
291
Я восхищен, мой друг Фома, твоим божественным устройством; кому Господь не дал ума, тех наградил самодовольством.
292
Забыт людьми, оставлен Богом, сижу, кормясь казенной пищей, моим сегодняшним чертогам не позавидует и нищий. Судьба, однако же, права, я заслужил свое крушение, и тень Вийона Франсуа ко мне приходит в утешение.
293
Уже при слове «махинация», от самых звуков этих славных на ум сей миг приходит нация, которой нету в этом равных.
294
Кого постигло обрезание, того не мучает неволя, моя тюрьма — не наказание, а историческая доля.
295
Что мне сказать у двери в рай, когда душа покинет тело? Я был бездельник и лентяй, но потому и зла не делал.
296
Тюрьма — не простое скопленье людей, отстойник угарного сброда, тюрьма — воплощение смутных идей, зовущихся духом народа.
297
Хилые и рвущиеся сети ловят мелюзгу и оборванцев, крупную акулу здесь не встретить, ибо рыбаки ее боятся.
298
Тюрьма — условное понятие, она тосклива для унылых, души привычное занятие остановить она не в силах.
299
Уже я за решеткой столько времени, что стал и для охраны словно свой: спасая честь собачьего их племени, таскал мне сигареты часовой.
300
Что мне не выйти из беды, я точно высчитал и взвесил; вкусивши ясности плоды, теперь я снова тверд и весел.
301
Надежны тюремные стены. Все прочно, весомо, реально. Идея разумной системы в тюрьме воплотилась буквально.
302
Когда все, что имели, растратили и дошли до потери лица, начинают любить надзирателей, наступает начало конца.
303
На папертях оставшихся церквей стоят, как на последних рубежах, герои легендарных давних дней, забытые в победных дележах.
304
Удачей, фартом и успехом не обольщайся спозаранку, дождись, покуда поздним эхом тебе не явит их изнанку. |
