|
42
В любви, трудах, игре и спорте, искусстве, пьянстве и науке будь счастлив, если второсортен: у первосортных горше муки.
43
Война ли, голод — пьет богема, убийства, грязь — богема пьет, но есть холсты, но есть поэмы, но чьи-то песни мир поет.
44
Мы часто ходим по воде, хотя того не замечаем, висим над бездной в пустоте и на огне сидим за чаем.
45
Безумство чудаков — их миллион, толкующих устройство мироздания, — вливается в витающий бульон, питательный для вирусов познания.
46
Зря нас душит горечь или смех, если учат власть интеллигенты: в сексе понимают больше всех евнухи, скопцы и импотенты.
47
Не ограничивайся зрением, пусть обоняние не чахнет: что привлекательно цветением, порой кошмарно гнилью пахнет.
48
На трупах и могилах вдруг возник шумливый рай пивных и кабаков, и лишь «за что боролись?» хилый крик стихает у последних стариков.
49
Духа варево и крошево нынче так полно эрзацев, так измельчено и дешево, что полезно для мерзавцев.
50
Я не борец и не герой, но повторить готов над плахой: во всех суставах свихнут строй, где не пошлешь мерзавца на хуй
51
От наших войн и революций, от сверхракет материковых приятно мысленно вернуться к огням костров средневековых.
52
Мы все — душевные калеки, о чем с годами отпечалились, но человека в человеке найти, по счастью, не отчаялись.
53
Какое ни стоит на свете время под флагами крестов, полос и звезд, поэты — удивительное племя — суют ему репейники под хвост.
54
Свистят ветра, свивая вьюгу, на звездах — вечность и покой, а мы елозим друг по другу, томясь надеждой и тоской.
55
Когда вокруг пируют хищники, друг другом чавкая со смаком, любезны мне клыками нищие, кому чужой кусок не лаком.
56
Одно за другим поколения приемлют заряд одичания в лучащемся поле растления, предательства, лжи и молчания.
57
Стреляя, маршируя или строясь, мы злобой отравляем нашу кровь; терпимость, милосердие и совесть — откуда возникают вновь и вновь?
58
На всем человеческом улее лежит сумасшествия бремя, изменчив лишь бред, а безумие скользит сквозь пространство и время. |
