Вообще мои предки любят произносить это – «в струю» – нарочито громко и презрительно, видимо полагая, что так я быстрее уясню себе всю его ничтожную сущность. А может, эти звуки для них из иностранного языка, и они, как диковатые туристы, воображают, что если орать погромче, их скорее поймут.

Правда, они подписывают кучу разрешительных бланков, которые я оставляю им каждую неделю. (Поскольку я несовершеннолетний, им приходится давать разрешение на то, чтобы транснациональные компании пользовались моими мозгами.) И, судя по всему, они вроде как не против свободной одежды, современных телефонов и прочей новомодной электроники.

– Не знаю, мам. Думаю, часть Чайна‑тауна в струе, а часть нет. Я не собираюсь там ничего высматривать, просто у меня встреча с другом.

– Мы его знаем?

– Ее зовут Джен.

Отец кладет на стол очередной ужасающий график и поднимает бровь. У мамы поднимаются обе.

– Она вовсе не подружка или что‑то такое, – сказал я и тут же сообразил, что совершил ужасную ошибку.

– Нет? – промолвил отец, криво улыбаясь. – А почему ты это упомянул?

– Да потому что у тебя было такое выражение лица, – простонал я.

– Какое «такое»?

– Да я только вчера с ней познакомился!

– Вау! – сказала мама. – И она тебе очень нравится, не так ли?

Я пожал плечами и закатил глаза одновременно, что, в общем‑то, было не совсем адекватной реакцией. Просто хотелось надеяться, что неожиданное покраснение моей физиономии отец припишет приступу западно‑нильской лихорадки или еще какой‑нибудь из его любимых хворей.

Предки у меня что надо, и мы с ними по‑настоящему близки, но весь кайф ломает засевшая в их головах навязчивая идея, будто бы я скрываю от них огромные пласты своей романтической жизни. На самом деле было бы здорово, будь у меня эти огромные пласты, чтобы их скрывать. Или, на худой конец, пласты средней величины.

Они сидели в терпеливом молчании, ожидая от меня ответа, в то время как я ежился над кофейной чашкой. Увы, единственное, что мне удалось из себя выжать, было…

– Ага, она точно – в струе.

* * *

Джен уже была на месте. На встречу она явилась в умеренно мешковатых, без лейбла, джинсах, в тех же, зашнурованных на манер «восходящего солнца», кроссовках, что и вчера, и в черной футболке. Классический прикид.

Она не сразу меня заметила: стояла, прислонившись к фонарному столбу, руки в карманах и рассматривала улицу. Дом на углу Лиспенард, где нас должна была встретить Мэнди, вклинивался между Чайна‑тауном и Тиберика, частью туристической, частью промышленной зоной. Транспортный поток в пятницу утром состоял по большей части из грузовиков поставщиков. Цокольные этажи занимали в основном дизайнерские фирмы и рестораны, обозначенные вывесками на английском и китайском языках. В нескольких местах за ограждением асфальт был вскрыт, являя взорам остатки каменной мостовой и истинный возраст района. Эти улицы были проложены голландцами еще в семнадцатом веке.

Все здания вокруг нас были шестиэтажными. Большинство сооружений на Манхэттене высотой в шесть этажей. Строить ниже невыгодно, а если выше, то надо делать с лифтами, по закону. Шестиэтажные здания – это архитектура черных футболок Нью‑Йорка.

Я окликнул Джен по имени, и она, увидев меня, сказала:

– Не могу поверить, что делаю это.