|
Дело вот в чем: у себя в Форт‑Снеллинг я был довольно популярен. Имел успехи в спорте, уйму друзей, учителя меня любили. Мне казалось, что я крутой. Но в первый же день в Нью‑Йорке оказалось, что я самый отстойный парень в школе. Я одевался в торговых центрах, слушал то, что крутили у нас в Миннесоте, и не представлял себе, что люди в других местах жили как‑то по‑другому.
– Ой. – Нет, это ой‑ой‑ой! Это было больше похоже на… будто тебя вдруг стерли резинкой. – Звучит невесело. – Да уж. Мой голос слегка дрогнул, откликаясь на жжение на голове. – Но как только я понял, что дружить со мной никто не станет, проблемы отступили. Понимаешь? Она вздохнула. – Очень даже понимаю. – Так что стало вроде бы и интересно. В Миннесоте у нас было, наверное, четыре основные клики: ковбои, спортсмены, чокнутые и социалы, а стоило мне оказаться в этой новой школе, как выяснилось, что там наберется штук восемьдесят семь различных племен. Я понял, что вокруг меня существует чертовски огромная коммуникационная система общения, каждый день с одеждой, волосами, музыкой, сленгом посылается миллиард закодированных сообщений. Я стал наблюдать, пытаясь взломать код. На этом месте у меня вырвался вздох. Я моргнул. Башка решительно плавилась. – Продолжай. Я попытался пожать плечами, что добавило к обычной боли некоторое количество своеобразных ощущений. – Спустя год наблюдений я перешел в старшеклассники, и мне пришлось изобретать себя заново. Она немного помолчала. Я не собирался особо вдаваться в детали и задумался, уж не стала ли кислота просачиваться мне в мозг, делая его пористым. – Вау! Она взяла меня за руку. – Ну и жуть! – Ага, противно было до обалдения. – Что и сделало тебя охотником за крутизной, так? Я кивнул, отчего вторая маленькая струйка кислоты потекла по моей спине. Теперь мой скальп потел, струйки, медленные и жгучие, сползали, как текущая лава, какую можно увидеть по одному кабельному каналу, где частенько показывают дикую природу, экспериментальные самолеты и вулканы. Напрягшись, мне удалось убрать из головы этот отвлекающий образ. – Я начал фотографировать на улице, стараясь разобраться в том, что в струю, а что нет, что продвинуто, а что отстой – и почему. Ну вот, это стало у меня своего рода пунктиком, чуть ли не биологической потребностью. Но просто смотреть мне было мало, я пытался выразить свое понимание в заметках на своем сайте. Так продолжалось три года, а потом на сайт зашла Мэнди, познакомилась с моими соображениями и прислала мне сообщение на ящик: «Ты нужен клиенту». – Понятненько. Хеппи‑энд. Я бы и рад согласиться, но в данном случае мое представление о счастливом конце состояло в том, чтобы окунуть башку в ведро с молоком, в ванну с молоком, в плавательный бассейн из мороженого. – Наверное, поэтому у тебя такая длинная челка, – сказала Джен. – Что? – Я все думала о твоих волосах. Казалось странным, что ты, хоть и охотник за крутизной, прячешь свое лицо под этой челкой. – Джен потянулась ко мне и убрала очередную струйку лавы со лба раньше, чем та успела влиться в мой левый глаз. – Но теперь поняла. Переехав сюда из Миннесоты, ты растерял уверенность в себе и подсознательно начал прятаться. И в каком‑то смысле продолжаешь скрывать часть себя. Я прокашлялся. – Ты думаешь, что моей челке недостает уверенности? – Я думаю, ты, наверное, все еще боишься, как бы снова не растерять крутизну. Тут я почувствовал, что краснею. Кухонька вдруг стала очень жаркой и тесной, хотя трудно было сказать, от чего больше: от досады, от смущения или от кислоты на моей голове. |
